подход, и если всякая шелупонь будет совать свое нечистое рыло… Всех шестерых, включая Алису, быстренько положили на землю, допросили с пристрастием. Пока старший болтал по рации и сыпал незнакомыми терминами, произошла заварушка. Пьяный в дубину Русаков, посчитав, что по хрен мороз, поднял мятеж. Со слов Алисы, он никогда не отличался трусливостью. Находясь в трезвом состоянии, решения принимал твердые и взвешенные, но в пьяном виде его кусала муха. Он попытался вырвать у ближайшего громилы автомат, но это было бесполезно. Его расстреляли в упор, всадив в живот несколько очередей. Алиса ревела благим матом, визжали блондинка с брюнеткой, но больше всех умоляли не убивать Сынулин с Раневичем. А всех их пытался переорать старший группы, крича в рацию, что теперь он «этих придурков» отпустить не может однозначно. А отправлять их в «зону карантина» (Алиса настаивала именно на этом термине) просто глупо. В связи с приездом «хозяина» в зоне профилактический режим, и его не поймут. По-видимому, принятое на том конце эфира решение его вполне удовлетворило: иссеченое шрамами бородатое лицо озарила недобрая улыбка. Он подал знак. Раневича и Сынулина застрелили первыми – они даже не успели опротестовать невыгодное для себя решение. Потом кто-то крикнул, что с бабенками не худо бы «пролонгировать» и использовать их по прямому назначению (особенно «вон ту маленькую и такую – ух! – аппетитную»). Но старшой, подумав, пошел против мнения коллектива и принял авторитарное решение: никакого секса. И самолично пристрелил из пистолета вопящих Надю с Галиной. Толпа недовольно заурчала. Пользуясь случаем, ополоумевшая от ужаса Алиса укусила за руку какого-то хмыря, держащего ее за волосы, и бросилась бежать, петляя между камнями. Она отлично бегала – лучше всех в школе сдавала стометровку. Те, кто бросился следом, были ей не конкуренты. Пули пролетали мимо. Когда камни переросли в беспорядочные груды, а полоса между ними и ручьем стала условной, она побежала прямо по ручью и бежала до тех пор, пока не вылетела за первую излучину. Здесь Алиса бросилась налево, перемахнула через камни и полезла на склон ущелья. Докарабкалась до леса, а там уйти от погони было делом техники. До вечера она шаталась по лесу, боясь уходить далеко от ущелья (какой-никакой, а ориентир), сидела на пеньке – горько плакала, опять шаталась. Вечером, когда жажда стала нестерпимой, спустилась вниз и пошла на север вдоль ручья, рассудив по-взрослому, что раз их привезли на неправильную базу, значит, где-то должна быть правильная, на которой живут нормальные люди. Пока она шла, ущелье сохраняло прежний вид. Но в одном месте, где лес прерывался, а воцарялись голые скалы, она обнаружила перпендикулярный ущелью, как бы пробитый в склоне, каньон, из которого вытекал еще один ручей, пошире первого. Сливаясь в один поток, эти два ручья образовывали речку, продолжающую течь на север. Минутах в пяти ходьбы от места слияния она набрела на незапертую избушку (к пустой избе замка не надо), в которой, судя по «интерьеру», время от времени появлялся пьющий рыбак. У воды валялся полуистлевший бредень, на крыльце было много рыбной чешуи, а в самом доме она нашла рыбачьи ботфорты с дырявыми голенищами и пустые бутылки без знаков различия. В единственной, воняющей портянками комнате ей удалось обнаружить за ветхим топчаном подпол. Спустившись в него, Алиса и провела в этом убежище ночь…
– Стоп, – сказал Туманов и потряс замороченной головой. – Алиса, ты в своем уме? Какую ночь?
– Как какую? – девочка хлопнула глазенками. – Прошлую.
– Прошлую ночь ты провела в самолете.
Алиса еще раз хлопнула.
– В каком самолете?
Беда (отворяй ворота). В голове у девочки сместились временные координаты. Она прожила в воображении лишние сутки. В принципе, ничего страшного, это излечимо, жить будет, но зачем на его голову дополнительные проблемы?
Он вздохнул.
– Ни в каком. Продолжай.
Наутро она нашла в подполье мешок вяленой рыбы, а наверху, в навесном буфете, в жестяной банке от монпансье – заплесневелые сухари. Все это имело специфический вкус, но выбирать было не из чего. Подкрепившись, она опять побрела на север вдоль речушки. Ущелье не сглаживалось, но антураж постепенно менялся. Если раньше на склонах преобладали хвойные леса, то теперь появлялись осинки, берега загромождались ивняками, хвойники уходили выше, на равнину. Кое-где на голых скалистых участках она замечала черные впадины пещер. Стало труднее пробиваться – теперь приходилось карабкаться по камням, а о том, чтобы идти по воде, уже и речи не было: ручеек превратился в быструю речку с опасными ямами. Озверели комары. Разболелся живот, она оцарапала плечо, ногу, и, вообще, ей стало страшно. Полчаса она пролежала на берегу, ожидая, пока уйдет с водопоя группа лосей – штук восемь. А они, как назло, не уходили, стояли по шею в воде и неплохо себя чувствовали. После чего устроили заплывы: перебирались на тот берег, возвращались. Когда наконец вскарабкались на обрыв и, протрубив отходную, ушли в лес, Алису основательно загрызли кровососы. Идти дальше стало совсем невозможно: ущелье сузилось, заросли ивняка сгустились и превратились в непролазные дебри. Подниматься на склон она побоялась: так недолго и заблудиться. В конечном итоге, умотавшись до крайности, девочка приняла единственно верное решение: возвратиться в избушку и ждать, пока не появится пьющий рыбак, который окажется волшебником и унесет ее в Москву на голубом вертолете. Так она и поступила – развернулась и, подгоняемая страхом, побежала обратно. Потом полдня сидела в подполье, прячась от комаров и злых людей, а к вечеру, когда основательно продрогла во сырой земле, выбралась из дома. Тут она и дала промашку. Слишком забавно вела себя выдра, резвясь вблизи берега. Совершенно не опасаясь незнакомки, она выделывала сложные пируэты в текущей воде, стреляла бусинками-глазенками по сторонам и чуть не улыбалась. Как ребенок. Потом выловила рыбину – длинную, сантиметров сорок – взяла за хребет в зубы и, потешно задрав усы, порулила к берегу. На берегу стала трапезничать, при этом хитро посматривала на Алису и как бы приглашала в компанию. Алиса, естественно, увлеклась. Возникновение за спиной людей она проворонила. Девочке скрутили руки, она вырывалась, кричала. Тогда ей заклеили рот, надавали тумаков и сунули в какую-то вонючую мешковину. Впоследствии она взмыла в воздух и всю дорогу тряслась между небом и землей. А что при этом пережила – тема для романа…
– Они что, за тобой с мешком приходили? – с усмешкой поинтересовался Туманов.
– Да прямо, – фыркнула Алиса. – Этого тряпья в сенях – целая груда. Пока один гад меня держал, другой прогулялся.
Туманов кивнул.
– Ясно. А теперь, девочка, давай еще раз. Какое сегодня число?
– Что значит – какое? – удивилась Алиса. – Туманов, ты где витаешь? Третьего июля ты привез нас на базу… Кстати, ты уже в курсе, что это не совсем та база?
– Да, я уже догадался.
– Ночь на четвертое я провела в избушке, ночь на пятое – с тобой в яме. У тебя проблемы?
Нет, не выглядела Алиса ребенком со смещенными от стресса координатами. Перед глазами Туманова на гнилой мешковине сидел рано повзрослевший человечек с проницательным умишком. Ее рассказ был абсолютно логичен и последователен. Она припомнила все свои действия, и они вполне вписывались в те временные рамки, которыми она себя ограничила. Алиса казалась вменяемой на все сто. Потрясенной, испуганной, но с совершенно нормальным мироощущением. Даже чересчур нормальным для ее возраста.
Но и он не считал себя потенциальным пациентом психушки. Он помнил все, что с ним происходило, мог вычленить любой отрезок времени и описать свои поступки, знаменующие этот отрезок. И у него получалась несколько иная цифра. Не было лишней ночи. Сегодня наступило ЧЕТВЕРТОЕ число, и он готов был поклясться в этом хоть жизнью всего человечества.
Так стоит ли заострять внимание?
– Дай мне чего-нибудь кисленького, – попросила девочка. – У меня кислотность не в порядке.
– Нечего, – задумчиво сказал Туманов. – Иголочек пожуй.
– А шоколадку? – Алиса с хитрым видом склонила головку. Будто лопоухий лисенок, ожидающий подачку.
– Перебьешься, – буркнул он, продолжая витать в своих домыслах.
– Скряга, скареда, сквалыжник, скопидом… – злорадно забурчала девчонка, и под это монотонное перечисление его немеркнущих достоинств (жила, жаба, жмот, жадина…) он стал заново погружаться в воспоминания о перипетиях последних дней. Получалась таблица, в которую последовательно вписывались
