правоохранителя здесь совсем не уважают. А исторически так сложилось, объяснил Чесноков, возвращаясь и придерживая оттопыренные карманы френча. Вовремя недожал, дал слабину. Да и опять же – бабка держит на него маленький компроматик по аморалке – мол, человек не железный… (Чесноков гордо подмигнул и сделал такую мечтательную мину, что сразу стало понятно: этот компроматик – единственное достижение в его жизни.)
– Предстоит славная ночь, – шепнул Туманов, – даже не знаю, когда освобожусь.
– Надеюсь, освободишься, – отрезала я, – иначе толку от тебя… Чего он там набрал?
– Не знаю, – Туманов как-то неискренне развел руками. – Говорит, хорошему вину этикетка не нужна.
Это была прекрасная ночь – тихая, черная, наполненная пряным ароматом полыни. Проведенная на мягкой постели – впервые за много ночей, когда никто не висел над душой и не бренчал на нервах.
Оттого я и злилась.
Над головой, в районе чердака, поскрипывала Алиса – девицу определили в «одиночку», на что она долго и грязно ругалась, но ее мнения никто не слушал. Жена Чеснокова спала в летней кухоньке. Тихая, рано раздобревшая женщина, мне было чисто по-человечески ее жаль – уж очень она напоминала унтер- офицерскую вдову, которая сама себя высекла.
Мужики добрую половину ночи проторчали на веранде. До спальни доносились пьяные выкрики.
– Да знаешь ты, каким я парнем был! – взывал Чесноков. – Да что бы ты понимал в жизни ментовской, охрана долбаная!.. Да я тебе без восточного базара, да в натуре!.. Да ты послушай!..
Потом, после монотонного монолога, разражался новый взрыв эмоций.
– Не-е, братан, не пойдет! – орал капитан. – Вот вмажем вторую – тогда и иди, топчи свою клиентуру! Я тебе на правах председателя приказываю!..
Прошло минут пять, десять. Туманов не шел.
– Негодяй… – шептала я в дрожащую мглу. Отчаялась и решительно отвернулась к стене. Только заснула – он тут как тут. Закряхтел, пытаясь сделать под меня подкоп, затрещал пружинами. Запашок от него стоял – хоть стены обклеивай.
– Динка… – захрипел Туманов. – С-солнышко… Ты мое д-девятое чудо света… Ты спишь?
– А кто у тебя восьмое чудо света? – буркнула я.
Он озадачился.
– А сколько их всего?.. Знаешь, Динка, ты меня не мути, у меня и без того х-хор б-балалаечников в ушах… П-понимаешь, я с ш-шантрапой на реке пил, с Ч-чесноковым пил, но все это ради вас с Алисой, т-ты не забывай… С-слушай, д-давай я кровать разверну, а то н-не видно тебя ни хрена…
– Да спи уж, горе мое, – я сбросила с себя его руку. – Продрыхнешься – там и приставай. А сегодня не лезь. Вон, до ветру лучше сбегай, мало ли чего, поплывем мы с тобой…
– А и верно, – удивился Туманов. – П-пора, брат, п-пора, – он сполз с кровати и убрел куда-то в темень, сшибая тазики и бормоча про «дранг нах вестерн», про «облико морале», про изделия из авиационной резины и какую-то пятую поправку, согласно которой никто не может послать его дважды.
– Чего-то мне память с кем-то изменяет, – по складам выговорил он на рассвете, ероша немытые волосы. – Я вчера как, Динка, ничего? Не уронил достоинства?
– Десять раз не уронил, – сказала я, влезая ему под мышку. – Согласна на одиннадцатый…
Чесноков сидел на веранде. Трясущимися губами тянул из кружки какой-то брандахлыст на травах и одновременно пытался продуть сигарету с фильтром, упрямо думая, что это «беломор». В ногах сидел обросший шерстью поросенок и преданно смотрел ему в глаза. Я где-то читала, что поросята обрастают шерстью от голода, чтобы лучше сохранять тепло.
– Слышь, братан, – стуча зубами, вымолвил мент, – ты мне тугриков не накапаешь на опохмел?
– Накапаю, братан, тебе – да не накапать? – ответно простучал морзянкой Туманов. – Только ты нас сперва помой, приодень да на шоссе свези. А там и проси чего хочешь…
Даже в сирой глубинке деньги знают свое дело. Перед тем как протопить баньку, Чесноков отвел нашу компашку на так называемый склад удобрений бывшего совхоза «Светлый путь», где в подполье, под гнильцой просроченных гербицидов, пестицидов и прочих глистогонных обнаружился склад готовой одежды. Раздавшаяся вширь тетка – хозяйка склада – поначалу отказалась заикаться про подполье. Но шелест купюр в корне изменил ее представление о визитерах. Гостям «было указано». Мы спустились в подвал и окунулись в царствие гниющей мануфактуры. О генезисе сей благодати можно было только подозревать. Скорее всего – заначка какого-нибудь коммерсанта-неудачника из района, не поладившего в прошлую эпоху с национал-патриотами и вынужденного за мзду местному начальству сховать свой товар туда, где не ступала нога «патриота». Годы прошли, коммерсант сгинул в водовороте, а товарец остался и стал откровенно попахивать. Но, естественно, ответственная за него тетка не стала бы раздавать его направо и налево. Только за деньги. И не весь. А вдруг вернется кормилец…
Извозившись в тальке и нафталине, кое-как оделись. Знакомая беда (Россия девяностых, Чехия позднее): вокруг тебя есть абсолютно всё – глаза разбегаются, а того, к чему душа лежит, нет и не предвидится. В конечном счете я расписалась в собственном бессилии, надев мешковатые китайские джинсы-шаровары и какой-то балахон типа батника, полностью скрывший мои кости. Потерпим. Лишь бы оригинально. Для мужика ведь главное что? – либо одна женщина в разных одеждах, либо разные женщины. Вот только кроссовки пришлось оставить прежние – обуви на складе не держали. Туманов с Алисой уже изнемогали – один в пятнистой рубахе и мятых штанах со множеством карманов (колхоз да и только), другая вообще не поймешь в чем: какие-то бахромистые портки, гетры (совершенно дикие), поверх майки – джинсовая жилетка с безобразной отделкой.
– Пусти козла в огород, – бормотала Алиса в мой адрес, – пока найдет свои джинсовые колготки на платформе…
– И шорты с капюшоном. Любовь моя, – Туманов преданно прижимал руку к груди, – я глубоко ценю твои женские качества, равно как и мужские, но одно из них, извини, уж чересчур невыносимо. Вот, бери пример с Алисы. Она тоже готовится стать женщиной, но…
Я уперла руки в боки и открыла рот.
– Распишитесь напротив галочки, – строгая тетка протянула нам какой-то аршинный гроссбух с водяными знаками.
– А зачем? – удивились мы хором.
– Для отчетности, – отрезала тетка.
На завтрак давились вчерашней картошкой с глазками. Банька была холодна, хозяйка неулыбчива. Но у калитки поджидал видавший виды «уазик», и Чесноков масляно блестел глазками, недвусмысленно намекая – опохмелился! Все дороги теперь наши…
Тридцать верст до трассы отмахали в полчаса. Трасса – двухполосная грунтовка – тянулась от ногинских графитовых месторождений и золотокарьеров Эвенкии к Лесосибирску – конечному узлу железнодорожной паутины. Движения – кот наплакал. Несколько самосвалов, груженных щебнем, джип со спецмаячком – всё не то. На север – колонна порожняка. Появился «КамАЗ»-будка. Чесноков заволновался; буксуя в пыли, выдернул «уазик» из обочины и заехал передком на трассу.
– Ну-ка, дай пyшку для важности.
Туманов порылся в аксессуарах.
– Держи. Не забудь вернуть.
Взвалив «пэпэшку» на плечо, Чесноков вышел из машины и вразвалку побрел на середину трассы. Вяло подал знак: тормози, парняга, влип так влип.
– Стой, кто едет? – прошептала Алиса.
Грузовик послушно прижался к обочине.
– Итак, – Туманов сел вполоборота. – Проведем факультатив. Каковы у нас планы и шансы.
– Я не хочу в детдом, – глядя волчонком, начала Алиса.
– Тебе никто не предлагает, – отрезал Туманов.
– Ага… И к тетке Ленке я тоже не хочу… Терпеть ее не могу. А ее бывший муж – дядя Петя – дядечка добрый, но он всеми днями и ночами пропадает в своем «Бастионе», домой приходит раз в неделю, да и какой он мне теперь родственник…
– Где пропадает? – ахнули мы хором.
