постели или на удобном футоне. Она улыбнулась, осознав, что за три с половиной года с тех пор, как покинула Киото, она стала настоящей американкой. Правда, это превращение далось ей с трудом.
Ночь она провела в маленькой гостинице, думая о родственниках, уехавших на поезде. Для них переезд был большим событием. Вспоминая о Тадаси и Салли, Хироко улыбалась. Она уже скучала по ним, но считала, что приняла правильное решение.
На следующее утро, позавтракав вместе с Тойо, она направилась к телефонной будке. Держа за руку малыша, она долго листала справочник и задрожала, увидев знакомое имя.
Может, напрасно она это задумала, может, стоит обратиться в агентство… Но несмотря на все сомнения, что-то подсказывало Хироко, что она поступает правильно.
Хироко набрала номер, и на другом конце линии тотчас подняли трубку. Она не стала называться по имени, просто представилась «подругой из колледжа».
— Слушаю, — отозвался приятный голос.
— Энн? — спросила Хироко, сжимая трубку дрожащей рукой и стараясь говорить отчетливо. Она прижала к себе Тойо. Малышу уже наскучило стоять, он вертелся. Ему не было и двух лет, он не понимал, куда делись остальные. Для него случившееся было лишь непонятным приключением. Он все время повторял имя Тами, и Хироко объясняла ему, что Тами уехала на поезде, но Тойо не понимал, что такое поезд.
— Да, это Энн, — послышался сдержанный ответ. Энн Спенсер не утратила аристократических манер. На следующий день она возвращалась в колледж после рождественских каникул. В июне она должна была получить диплом, а для Хироко колледж стал лишь отдаленным воспоминанием. — Кто говорит?
— Хироко, — просто отозвалась она. — Хироко Такасимая. — Из колледжа, из Танфорана, с озера Тьюл… может, Энн забыла ее, но почему-то Хироко сомневалась в этом.
После паузы послышалось приглушенное восклицание.
— Ваша корзина помогла нам продержаться несколько дней, — печально добавила Хироко.
— Где ты? — мягко спросила Энн, не в силах признаться, что она рада или удивлена звонку.
— Вчера нас отпустили из лагеря. Мои родственники уехали в Нью-Джерси.
— А ты, Хироко? — расспрашивала Энн. Они когда-то были всего лишь соседками по комнате, но не подругами.
Однако дважды Энн извинялась перед Хироко. — Где ты? — снова спросила она.
— Здесь, в Сан-Франциско. — Хироко смутилась, но взгляд на Тойо придал ей смелости. — Мне нужна работа. — Ее голос прозвучал так умоляюще, что она уже пожалела о своей просьбе и звонке. Однако было поздно. — Я только хотела узнать, не знаете ли вы… или ваши родители, или друзья… может быть, кому- нибудь нужна прислуга для уборки в доме… для любой работы… Два года я проработала в лазарете. Могу ухаживать за детьми и стариками…
— Ты знаешь мой адрес? — решительно перебила Энн, и Хироко кивнула.
— Да, он есть в телефонном справочнике.
— Приезжай ко мне прямо сейчас. Возьми такси, я заплачу. — Энн не знала, есть ли у Хироко приличная одежда, голодна ли она и есть ли у нее деньги.
Хироко вышла из будки и остановила такси, но заплатила сама и с удивлением увидела, что Энн ждет ее у дома. Но Энн была еще больше изумлена, заметив Тойо.
— Это твой ребенок? — еле выговорила она, и Хироко с улыбкой кивнула. В то время как Энн играла в теннис, учила французский, отдыхала на озере Тахо, Хироко растила сына.
— Да, мой, — гордо глядя на сына, ответила она. — Его зовут Тойо.
Энн не стала спрашивать, как фамилия ребенка или вышла ли Хироко замуж. Глядя на нее, Энн подозревала, что лучше об этом не заикаться. Платье Хироко оказалось не только безобразным и мешковатым, но и старым, из грубой ткани.
— Я говорила с мамой, — объяснила Энн, стоя на тротуаре у дома. — Она даст тебе работу, но, боюсь, не самую легкую. Нам нужна помощница на кухне. — Снова взглянув на Тойо, Энн поняла, что присутствие ребенка ничего не меняет. — Ты можешь брать ребенка с собой, когда будешь работать на кухне, — добавила она, открывая дверь. Уже в доме Энн спросила, не голодна ли Хироко, но та ответила, что они успели позавтракать.
Энн провела Хироко в отведенную ей комнату. Комната была маленькой, опрятной, без каких-либо украшений, но гораздо удобней, чем жилье, в котором Хироко провела почти три года. Она была благодарна за работу, а когда узнала, что у нее будет своя комната, не удержалась, чтобы не сказать:
— Не знаю, как мне благодарить вас, Энн. Вы совсем не обязаны помогать мне.
— По-моему, то, что случилось с тобой, было ошибкой.
Лучше бы они отослали вас домой. Ну, ты по крайней мере японка, а другим, американцам, в лагере было не место — как и тебе. Какой вред ты могла причинить? Ты ведь не шпионка.
Няня самой Энн, японка, умерла год назад в Манзанаре, во время экстренной операции. Энн вспоминала о ней как о любимой родственнице и не могла простить себя за то, что отпустила ее в лагерь. С Хироко она словно старалась загладить вину.
Она объяснила, что Хироко придется переодеться в черное платье с белым кружевным передником и наколкой, воротничком и манжетами, в черные туфли и чулки.
— Но что же ты будешь делать дальше? — вдруг спросила Энн. Она не представляла себе, каким станет будущее Хироко. Война еще продолжалась, ее родственники уехали, а вернуться в Японию она по-прежнему не могла.
— Я бы хотела остаться здесь, с вами, если можно, пока не смогу уехать домой. Мой брат погиб, и я должна позаботиться о родителях. — Хироко не сказала, что ее дядя и двоюродный брат тоже умерли, а от Питера до сих пор не было никаких вестей. Энн взглянула на Тойо.
— Его отец вернется? — осторожно спросила она, не уверенная, замужем ли Хироко. Очевидно, отцом ребенка был американец. Хироко взглянула на нее умоляющими глазами, прося еще об одном одолжении.
— Мне необходимо узнать, что с ним случилось, — письма не приходили с августа. Он в армии, во Франции. Но как только они вошли в Париж, он перестал писать. Если бы кто-нибудь… из ваших знакомых выяснил, известно ли о нем…
Энн поняла и кивнула:
— Я попрошу отца.
Энн и Хироко долго стояли, глядя друг на друга, — странный момент для двух женщин, которые никогда не были подругами, и тем не менее одна из них сделала для другой все возможное, на что Хироко не смела даже надеяться.
Несколько минут спустя Хироко с Тойо поехала на машине в гостиницу за своими вещами и тут же вернулась. Спенсеры жили в просторном, внушительном кирпичном доме, одном из самых огромных на центральной улице. Хироко с сыном поспешила к себе в комнату. Она переоделась и, держа Тойо за руку, отправилась на кухню. Слуги были добры к ней, объяснили, в чем состоят ее обязанности, а две горничные пообещали помочь с Тойо. Кухарка сразу полюбила малыша и дала ему тарелку супа, а потом — шоколадный эклер, который привел Тойо в восторг. Тойо, крупный при рождении, рос худеньким и бледным — еды в лагере постоянно не хватало, и теперь Хироко с радостью смотрела, как он ест.
Днем Энн познакомила Хироко со своей матерью — красивей, сдержанной женщиной. Ее элегантный серый шерстяной костюм украшало ожерелье из крупных жемчужин. На вид ей было около пятидесяти лет, Энн была младшей из трех дочерей и сына. Миссис Спенсер не отличалась приветливостью, но обращалась с Хироко безупречно вежливо. Маргарет Спенсер знала, что пришлось пережить Хироко, слышала о Тойо и сочувствовала им обоим.
Она приказала слугам помогать Хироко и хорошо кормить ее и малыша. Услышав, какое ей предлагают жалованье, Хироко не могла поверить своим ушам — триста долларов в месяц! Но Хироко знала, что потребуется беречь каждый пенни; чтобы скопить деньги для возвращения в Японию, когда война наконец закончится. От Питера не приходило никаких вестей, а Тойо требовалось вырастить. Словом, Хироко была глубоко признательна миссис Спенсер.
В доме Хироко в каком-то смысле чувствовала себя Золушкой. Все были доброжелательны, знали, что Хироко училась в колледже вместе с Энн, знали, почему она покинула колледж и где провела последние три
