Хотелось им позавидовать. Но сознание того, что всем этим безудержным весельем руководит Мерген, все портило. И Бадма обложился своими бумагами, целый день щелкал счетами, не выходя даже на обед, чтобы никого из этих счастливчиков не видеть.
А вечером, идя домой, понял, что он ненавидит Мергена, что он считает его врагом всей своей жизни, причиной всего, что случилось. Ведь если бы Мерген не прилип к Кермен, Бадме не пришлось бы так усердствовать с подарком. Не понес бы он имениннице злополучный браслет, а, следовательно, ничего бы не узнал об отце и жил бы себе преспокойненько. Мало-помалу всеми помыслами Бадмы овладевала злоба на соперника, ненависть не только к нему самому, но и ко всем его делам. И когда председатель попросил своих счетоводов прикинуть, сколько потребуется денег, чтобы хоть скудно оборудовать избу-читальню, Бадма несколько дней тянул это дело.
Однажды, возвращаясь с работы домой, Бадма лицом к лицу столкнулся с Кермен. Он с тоской посмотрел в ее большие черные глаза, искрящиеся счастьем, и нахмурился. «Наверное, ей счень хорошо и без меня!»– подумал он, чувствуя, что краснеет.
А Кермен как ни в чем не бывало стала расспрашивать о работе, корить за то, что Бадма не участвует в делах молодежи.
– Даже на танцы не приходишь! – упрекнула она и вдруг насторожилась. – Или ты тогда обиделся на меня, что отказалась от подарка? Так зачем же мне такой дорогой! Я так рада была цветам! Никто таких цветов мне не дарил!
Бадма слушал ее, чувствуя, что душа его оттаивает.
«Видно, мать ничего не сказала ей об истории с браслетом, – шевельнулась догадка, – тогда все в порядке, тогда я могу смело смотреть ей в глаза…»
– Не дури, приходи на танцы. А уж на открытии избы-читальни обязательно должен быть. И побольше неси цветов. Ведь у вас там было их очень много.
– Было, да теперь только остатки, – ответил он, радуясь, что может хоть что-то сказать этой самой дорогой на свете девушке.
– За ними с прошлого года никто не ухаживает, и они заросли травой.
– Хочешь, мы устроим субботник в твоем саду, поможем тебе…
Бадма отмахнулся обеими руками. Но вдруг подумал, что он может чем-то угодить девушке, и предложил:
– А вы повыкапывайте в нашем саду цветы и посадите возле своей избы-читальни.
Кермен вспыхнула от восторга:
– Да ты молодец! Ты можешь стать самым активным, только тебя надо расшевелить. Это же здорово: цветы вокруг избы-читальни и всей конторы. Сейчас всем расскажу, какое доброе дело ты придумал. – И уже издалека, приветливо помахав рукой, настойчиво добавила – Только не сиди букой, приходи на вечера.
Бадма долго с места не мог сдвинуться от неожиданного просветления во всем его существе. Значит, Кермен может хорошо относиться и к нему, если вести себя так, как она хочет, – по-своему истолковал он пылкость девушки. «Я согласен стать самым активным, только бы… Да пусть выкопают всю сирень и перенесут куда хотят! – И вдруг, прищурившись, он робко подумал – А может, розы пересадить к домику, где живет Кермен? Там какие-то хиленькие венички растут у них в загородке».
Все же Бадме хотелось делать доброе только для одной Кермен, а не для всех, кого он, может быть, не только не любил, но и ненавидел.
Кермен спозаранок, пока никто еще не явился на работу, пришла к колхозной конторе посмотреть, как чувствуют себя пересаженные цветы. После нескольких лет учебы в Астрахани, где она насмотрелась на разные дома, Кермен понимала, что пристройка, сделанная для избы-читальни, вместе с самой конторой – это всего лишь обычная мазанка, на которую через несколько лет все будут смотреть как на пережиток старого, уходящего в небытие. Но это было первое самостоятельное дело комсомольцев хотона. И оттого этот ярко выбеленный домишко был для нее самым дорогим на свете строением.
«Председатель вернется с совещания и не поймет, что тут произошло», – думала она, глядя на тротуарчик, посыпанный битым кирпичом, привезенным Бадмой из своего двора вместе с цветами. Тротуарчик был насыпан от конторы до коновязи, где останавливались приезжавшие верхом и на подводах. Перед порогом тротуар делал поворот в сторону двери, над которой издали виднелись огромные буквы: «Изба-читальня». А все остальное место перед домиком, на два метра в ширину, было превращено в сплошной цветник. Кусты цветов, многие из которых как раз цвели, были выкопаны с огромными комьями земли, так что нисколько не пострадали. Лишь кое-где стебли растений поникли. Но при такой несвоевременной пересадке не без того. А вообще, если придет посторонний, ни за что не догадается, что цветы перекочевали сюда всего лишь вчера, в жаркий ветреный день.
Кермен взяла ведро с водой, оставленное вчера в сенцах избы-читальни на всякий случай, и стала поливать привядшие кое-где растения.
– Кермен! Так рано? – вдруг услышала веселый оклик и обернулась.
Рядом стоял Бадма с ружьем за плечом, обвешанный охотничьей добычей, – тремя дикими утками и зайцем.
– Ну тебя, Бадма, испугал! – сверкая улыбкой, махнула рукой Кермен. – Как подошел, что не услышала?
– Я ведь тоже охотник! – явно намекая на Мергена, ответил Бадма с заметной обидой в голосе. – Может, в чем-то и не хуже сына Хары Бурулова.
– Ну я и не сомневалась, что ты замечательный охотник. У тебя вон какое сверкающее ружье. Ни у кого такого не видала.
– Винчестер! – с гордостью ответил Бадма. – Таких во всем аймаке только два. Бьет без промаха.
– Ну, без промаха бьет не само. Чтобы за утро настрелять столько дичи, надо иметь крепкую руку и острый глаз, – решила подхвалить удачливого охотника Кермен.
– Острый глаз? – радостно улыбаясь, повторил Бадма и с гордостью добавил – У меня их два, только кое-кто этого не хочет замечать.
– Ну, Бадма, ты меня смешишь, – и вдруг девушка изменила тему разговора, – я так тебе благодарна за цветы, за все, что вчера разрешил перевезти из сада.
– Осенью пересадим сирень, а по углам два тополя поставим, там у нас есть трехлетки, чуть выше человека, как раз хороши для посадки. – Бадма вдруг умолк, покраснел и, подойдя вплотную, стал снимать с пояса утку и зайца, – Кермен, возьми это. Нам с матерью и одной утки на целый день хватит. А их попалось три подряд, – последние слова он произнес так, словно винил диких уток.
– Ну ладно, возьму одну утку, – согласилась Кермен, – а с зайцем я не знаю, что делать, кто его нам обдерет.
– Да я сейчас живо освежую и дам тебе готовенького, только жарь! – с готовностью сказал Бадма. – Иди себе домой, я принесу и то, и другое.
– Нет, Бадма, – мягко, чтобы не обидеть, отказалась Кермен, – если хочешь, чтоб я взяла, то давай только одну утку.
Бадма улыбнулся одними губами и огорченно заметил:
– Тебя не переспоришь. Тогда постой, я ее заверну, в конторе у меня есть газеты, – и он метнулся в контору, оставив девушку возле цветов.
Вышел Бадма из конторы со свертком, аккуратно перевязанным крест-накрест, и отдал его девушке.
– Ты все же две завернул? – погрозила пальчиком Кермен.
– Тебе что, трудно передать моей любимой учительнице одну утку? – без тени улыбки, нарочито серьезно спросил Бадма.
– Ну тогда приходи вечером, вместе будем есть, – запросто сказала Кермен. – Мама вкусно готовит дичь.
Всем происшедшим Бадма был так ошарашен, что, войдя в контору, сел за свой стол и даже забыл, что надо нести дичь домой. Выходит, что Кермен может и к нему, к Бадме, относиться не хуже, чем к Мергену…
Не было бы его, этого Мергена… И вдруг Бадма почувствовал сожаление о том, что Мергена весной не
