ниже по течению от Данилкиного омута – места, пользующегося дурной славой и посему малопосещаемого. В условиях города это называлось бы конспиративной «ведомственной» квартирой – местом, где можно залечь на время, хранить что-то полезное, подумать о будущем вдали от суеты или, скажем, спрятать нужного человечка – по причине... да миллионы их, этих причин. Мы открыли подвал, и Шафранов пошутил: «Мэм, вы еще здесь? Почему не поднимаетесь?» Она сообразила насчет лестницы, вскарабкалась и оказалась в наших крепких мужских объятиях. Она дышала страхом, ее глаза блестели потусторонним огнем. Девице было чуть за двадцать, ее волосы были черны как смоль, кожа нежная, черты тонкие, покрытые толстым слоем пыли. Одежда какая-то не наша – то ли халат, то ли длинный жакет, то ли кардиган. Большие выпуклые пуговицы, волнистая прострочка, под верхней одеждой брюки, похожие на шаровары. Ботиночки без каблучков.
– Мэм, вы похожи на колдунью, – вкрадчиво сказал Шафранов, беря девчонку под руку. – Признайтесь, вы не ворожея? В противном случае мы засунем вас обратно в погреб, а сверху придавим чем-нибудь тяжелым.
– О нет, нет, что вы, – бормотала девица. – Как вы можете так думать? Я дочь Савелия Калахана, учусь в университете, никогда ничем подобным не занималась... Господа, я так рада, что вы меня спасли, мне хотелось бы выразить признательность...
– Без проблем, мэм, – приосанился Шафранов. – Пришел, увидел, победил, все такое. Всегда ваши, рады служить и защищать.
– По-нашему, не так звучит: собрался, выбрался, разобрался, – хмыкнул Хижняк. – А ну давай-ка, миледи, задержи дыхание... – Он схватил ее под вторую руку. – Мать честная, да ты же ни хрена не весишь. В тебе хоть грамм мяса есть?
Она не шла – ее тащили. Мы неслись по огородам, вылетели за околицу, бежали по высокому бурьяну к темнеющему за лужком лесу. Машина не пострадала – подельники Филиппыча ее, наверное, не заметили (а вероятнее, своя была припрятана). Девицу посадили сзади – на колени Топоркову. Молодой сначала возмущался, потом примолк, сделал сложное лицо и обнял девицу за талию – разумеется, для того чтобы ей было удобно... Я плутал какими-то головоломными тропами, лихорадочно извлекая из памяти хитросплетения проселков. Пару раз мы едва не увязли в колее, чуть не сверзились с травянистого обрыва, тряслись, как на вибростенде. Коллеги проклинали мою манеру водить (нормальная, между прочим, манера), ругались, что я хуже лешего – вожу их петлями, покрикивали на девчонку, когда она пыталась что-то спросить. И только Топорков помалкивал – думаю, он и до утра был согласен трястись...
Оюш петлял между невысокими глинистыми обрывами. Берега речушки заросли тальником, ольхой. Старое жилище какого-то отшельника прилепилось к стене оврага и со стороны практически не просматривалось.
– Беседуйте на здоровье, – напутствовал я, останавливая машину в двух шагах от ската оврага. – С «блат-хаты» ни ногой, сидите и терпеливо меня ждите.
– Что, уже приехали? – разочарованно вымолвил Топорков.
– Помощники требуются, Андреич? – деловито осведомился Корович.
– Не думаю. Чем меньше народа, как говорится...
– Пожрать чего-нибудь привези, – буркнул Хижняк.
– Послушай, Михаил Андреевич... – замялся Шафранов. – Мы, конечно, понимаем, что ты парень везучий, опытный, подготовленный, но... как бы это выразиться, чтобы тебя не обидеть... В общем, что нам делать, если ты не вернешься?
– Не знаю, мужики, – признался я как на духу, – честное слово, не знаю. Решайте сами. Можете отпустить девку, вернуться на базу и попытаться все объяснить. Валите на меня, так и быть. Как сложится – ума не приложу. Но сдается мне, что сложится не очень. Хрен на Филиппыча, но эта девка... Ведь не зря ее держали в Торгучаке; не зря это предприятие устроила не какая-нибудь «шестерка», а лично Филиппыч. Решайте сами, мужики. Выбраться из Каратая, в принципе, возможно. Спрятаться в какую-нибудь местную дыру – тоже вариант...
Я не стал выслушивать их стенания и проклятия в свой адрес, развернул машину и поехал в темень. На «операцию» ушел ровно час. Было начало четвертого. Зарница на востоке пока не намечалась...
Тревогу еще не подняли. Я искренне надеялся, что парой часов располагаю. Часовые на КПП равнодушно изучили мои документы, честную физиономию, поводили фонарем по бортам автомобиля, обросшим комьями земли, и осведомились, чего меня тут носит в неурочное время. «Служебная необходимость» – ответ их, в принципе, устроил.
В общежитии, где был расквартирован «младший командирский состав», Плюгача не оказалось. Барак смердел сивухой, неистребимым мужским потом, грязными носками. В соседнем крыле еще не отгуляли – разносились пьяные выкрики (у служивых, надо думать, завтра выходной), звенела посуда. Хрипло смеялась девица не самого принужденного поведения, отзывающаяся на кличку Машка-одноглазка. В тех же краях кого-то мощно рвало. За стойкой дежурного сидел привыкший ко всему пожилой «консьерж» в камуфляже войск НАТО, прихлебывал чай и увлеченно читал «Двадцать лет спустя» Александра Дюма.
– Нету в общежитии Плюгача, – разъяснил книгочей, поводив толстым пальцем по строчкам в амбарной книге. – Был и весь вышел Плюгач.
– Совсем вышел? – не сориентировался я.
– Совсем, – кивнул «консьерж». – На дежурстве Плюгач. Ровно с полуночи. Вот отметился, можете посмотреть. Прибыл в двадцать два пятьдесят, убыл в двадцать три сорок. Вернется к полудню. У них сейчас смены по двенадцать часов.
Задача усложнялась. Лезть в тюрьму – то есть к волку в пасть – откровенно не хотелось. Но и ждать до полудня, когда охота на Лугового и его компанию будет в самом разгаре, казалось не лучшим выходом. Я поблагодарил и вышел. Шустрый парень мой информатор. Вертелся неизвестно где, получал инструкции непонятно от кого, потом подкараулил меня возле дома, всучил липу, прибежал в общагу и стал готовиться к дежурству.
Я въехал на парковку под скалу у северного входа в арестантский блок, заглушил мотор и задумался. Дураком по жизни Плюгач не был. Понимал, что подставляет меня не понарошку. Значит, должен знать, что я буду его искать и требовать объяснений. Что ему наобещали? Что от меня избавятся уже сегодня ночью?
Скулы сводило от страха. Бесстрашие – удел умалишенных. Я вышел из машины, одернул форму и зашагал к укрытому под бетонным козырьком входу в местную обитель скорби.
– Луговой? – окликнули сзади. Я обернулся – искусством скрывать, что тебя пучит от страха, я, в принципе, владел. Стрижак из отдела «Ч» стоял у серенького «Паджеро» и пытался открыть дверь, не выронив при этом стопку папок. Против Стрижака я ничего не имел. Подошел, подержал его ношу, пока он справлялся с дверью.
– Ограбил тюремный архив? – пошутил я.
– Работа на дом, – туманно объяснил Стрижак. – Аврал, в рабочее время не успеваем. В тюремной канцелярии имелись дела на нескольких субъектов, которых мы должны отработать. Не представляешь, как трудно получить разрешение на вынос. Бюрократия хуже, чем в России. Крюкаев подписал приказ, а комендант Дрысь требует дополнительного подтверждения из штаба в Черном Камне. Формально он прав, а фактически – сука. Приходится ночами, со всеми воровскими повадками... С дежурным комендантом проще договориться, чем с Дрысем. Только никому, договорились? – Стрижак строго посмотрел мне в глаза.
– Могила, – пообещал я.
Мы постояли пару минут, покурили.
– Куда в такую рань? – равнодушно осведомился Стрижак.
– Да так, – отмахнулся я, – типа одного напрячь надо. Не у вас одних аврал.
– Понятно, – вздохнул Стрижак. – Дома-то, поди, терки-разборки, скандалы без просвета?
– Ох, не говори. Чем дальше, тем веселее. Супруга пьет, буянит, мебель колотит. Слезы, предъявы...
– Сочувствую, Михаил. Обычная история. У меня вот, слава труду, супруги нет, детьми тоже не обзавелся. Хорошо хоть, не в общаге парюсь.
Об этом я знал. Стрижак обретался на южной оконечности долины Покоя, где год назад возвели трехквартирные коттеджи для неженатых, но по статусу недостойных проживания в общежитии.
