посмотреть, как можно безнаказанно подобраться к базе...
Мы вернулись в восемь вечера – усталые, но довольные. Нырнули под исполинскую иву, укрывшую товарищей. Нас встретил сдавленный женский плач. Мы встревожились: что еще случилось? Ведь предупреждали же, чтобы не теряли нас...
– Живые... – зареванная, осунувшаяся Анюта бросилась мне на шею, стала яростно целовать в щетину. – Хоть вы живые...
– А кто... не живой? – всполошились мы.
– Шафранов умер, – надтреснутым голосом сообщил коротышка.
Сердце рухнуло в пятки. Покойник, укрытый листьями лопуха, лежал в сторонке. Рядом с ним на коленях сидела потрясенная Арлине, смотрела на нас невидящими глазами. Похоже, у девочки в голове протекали необратимые процессы. Мы упали на колени, отгребли листву с тела. Глаза у Вадика Шафранова были закрыты, лицо перекошено, изъедено свинцовыми пятнами. Его искалечила предсмертная гримаса. Пальцы скрючены и тоже серые – в последние мгновения жизни он царапал землю. Ногу, в которую его тяпнула речная гадина, пытались перебинтовать – в ход пошла пропотевшая майка коротышки, но пользы от этого «медицинского» вмешательства не было. Вся нога от кончиков пальцев до бедра превратилась в черную сморщенную корягу, казалась обугленной...
– Мы не могли ничего сделать... – всхлипывала Анюта. – Это сука речная виновата, последствия ее укуса... Яд она выделяет, который разрушает ткани... Он сначала держался, шутил, прихрамывал взад- вперед, беседу поддерживал... Потом его вырвало, он лег и больше не вставал... Нога чернела, и по телу гной расползался... Он еще смеялся, Степана подначивал, шутил, говорил, что все образуется, эка невидаль, главное, что не триппер... Мол, люди и со СПИДом живут, и с лихорадкой Эбола, и с болезнью Альцгеймера... Потом он заговариваться стал, сознание терять... – Анюта утопила лицо в ладошки, зарыдала. – Я знала, что так будет... мы все умрем... боже, почему нам так не везет...
Потрясенные, раздавленные этой внезапно навалившейся смертью, мы отнесли тело товарища к реке, втиснули в расщелину под обрывом, завалили тяжелыми камнями, чтобы падальщики не добрались; сверху разложили травку, чтобы красиво было. Первая смерть в нашей группе – после того как Топорков прострелил голову Хижняку. Был еще Стрижак, но Стрижак не из наших, он не в счет... Я уж думал, что обойдется, очень на это рассчитывал. Но не обошлось... Мы сидели перед могилкой, угрюмые, окаменевшие, курили заначку, найденную в кармане у Шафранова, и молчали – каждый о своем...
Ночью было холодно, муторно, страшно. Мы спали тесной кучкой, все пятеро в одной «постели», согреваясь друг о дружку. Анюта плакала, шептала молитвы тому самому – всевидящему, милосердному, справедливому, в которого я навсегда зарекся верить и другим бы не советовал. Она была уверена, что мы не выживем, и разлагала мой моральный дух. С чего она это взяла – ведь не обладала экстрасенсорными способностями! Она шептала, что мы с ней странно встретились и странно расстанемся, что она помнит каждый прожитый со мной день – хотя лучше бы забыла. Что любит меня, ненавидит, готова убить или жизнь за меня отдать, и это вовсе не диагноз, а скорее приговор... Я успокаивал ее, как обычно, что-то шептал о том, что план идеального побега практически готов, нужно утром лишь чуть-чуть напрячься, хорошенько и слаженно поработать, а панические настроения в нашем деле неуместны, поскольку погибать никто не собирается... Кончилось тем, что проснулся коротышка и пообещал, что, если ему не дадут поспать, он треснет кого-то тапкой по морде, а утром никуда не пойдет, поскольку всю жизнь мечтал пожить первобытно-общинной жизнью. А если уж мы хотим его развлечь, то лучше бы сексом занялись, чем лежать без дела и нюни пускать...
Этот день каленым железом выжжен в памяти. Девять утра – пока доберемся, «рабочий день» на базе будет в разгаре. Люди передвигались, как инвалиды, – бледные, изможденные, с обреченностью в потухших глазах. Возврата не было. Никто не вспоминал про еду, хотя больше суток в организме и крошки не было. Какая тут еда... Коротышка судорожно ощупывал одеревеневшее лицо, шептал, что он сегодня... какой-то ненастоящий. Корович делал зарядку. Анюта улыбалась, просила простить за вчерашнее – пропало, дескать, предчувствие, все в порядке, мы лишь немного поработаем... и будь что будет. Арлине шаталась призрачной зыбью – легкая, как перышко, ужасно бледная. Нет, она очень хочет попасть домой, но... она уже ничего не хочет...
Проложенный с вечера маршрут по теснинам и завалам. Пробежка по открытому пространству с задранными головами. Снова лабиринты скал. Противный треск «Ми-8» – вертолет заходил на посадку. Не стоило тянуть резину. Нервы натянуты, тела сжаты, страх вокруг пятерых густой аурой... Мы ползли по камням, перебегали от укрытия к укрытию. Петляющий проход между громоздкими скалами, и вот оно...
План был дикий, но ведь сработало! Мы встали и пошли, не таясь. Все равно здесь негде было спрятаться. «Ми-8» приземлился посреди площадки, из него высаживались люди, бежали, пригнувшись, к двухмоторной вертушке. Я насчитал восемь человек. Они передвигались рваной колонной, придерживая шапки. Один не удержал – ветром от пропеллера сорвало головной убор, он кинулся его ловить. Мы отмечали точки, к которым следовало приложить усилие. Часовой у барака – рослый крепыш в подпоясанной ремнем «защитке». Страж у вертолета, двое на периметре – они обнаружат нас через считаные мгновения, а пока они праздно пялились на «туристов», среди которых была одна женщина...
В этой наглости и было наше счастье. Мы не прятались, оружие держали под полами. Потом перешли на бег. Сосредоточенно пыхтел коротышка, замыкающий процессию, сдавленно хрипела Арлине, ни разу в жизни не посещавшая спортзал и беговую дорожку. «Туристы» практически погрузились в маленький вертолет; один из пилотов полез в кабину, второй удивленно смотрел в нашу сторону. Очнулась и охрана – уставилась на нас выпученными глазами.
– Подождите! – Я призывно заулыбался, замахал рукой. – Не улетайте! Мы с вами, мы потерялись, мы из сектора «Каппа»!..
Я нес какую-то чушь – не с тем расчетом, что нам поверят, а что на время впадут в ступор. И они впали – застыли, сильно удивленные.
– Мы свои! – вторила Анюта. – Подождите минутку!
Унести такую толпу вертолет не мог. Из барака выбежал подтянутый мужчина с загорелой физиономией, помчался наперерез, протестующе махая руками. Крепыш у барака выбрался из задумчивости и на всякий случай развернул автомат, болтающийся на плече. Три-пятнадцать! Мы с Коровичем одновременно открыли огонь, когда до вертолета оставалось шагов тридцать. Крепыш схватился за простреленное бедро, завертелся, как придавленный таракан. Охранник у барака получил в плечо, споткнулся на крыльце, ударился головой и потерял сознание. Двое на периметре начали стрелять, но одного я загнал под камень, где он благополучно подвернул ногу, второй схватился за простреленное ухо (ювелирно, нечего сказать, хотя мне кажется, Корович просто случайно попал в ухо, а не в голову). Бежавший нам навстречу запнулся, проворно заработал всеми конечностями и по-тараканьи пустился обратно, поднимая пыль. Озирался – черную икру поедал, икринка к губе прилипла... А мы уже подбегали к вертолету, стреляя во все стороны. Усатый пилот судорожно рвал пистолет из кобуры. Я сделал скачок и треснул его казенником по шлему.
– Даже и не думай! – Тот плюхнулся в пыль, завертел контуженой головой.
Второй пилот порывался выбраться из машины. Винт уже вращался. Я мельком отметил, что вертолет не так уж и плох. «ЕС-145», детище франко-германского концерна «Eurocopter», его используют спасательные службы и армия США. Вместимость, если не ошибаюсь, до девяти пассажиров.
– Сидеть! – рявкнул Корович, втыкая в пилота помповик. Летчик мертвецки побледнел, потрясенно смотрел, отвесив губу, как Корович избавляет его от необходимости носить табельное оружие. Публика в вертолете возилась, галдела.
– Карета подана, господа! – хохотал я. – Все внутрь, все занимаем места!
– Полетели, сука! – тряс Корович пилота.
Женщины забирались внутрь, срываясь с подножки. Запрыгнул коротышка, кинулся в нутро, расталкивая всех локтями.
– Мы же не взлетим... – сдавленно хрипел пилот, которому Корович сжал горло. – Как я взлечу... это же перегруз...
Я выпустил две пули из помповика – за камнем кто-то целился в меня. Из барака выбегала полуголая толпа. Вышвырнул к чертовой матери помповик – отслужил свое, хватит! – нырнул в вертолет. А там царила суматоха. Пассажиры кричали, кто-то лез через голову соседа. Я не всматривался в их лица, отмечая машинально, что практически все – мужчины, одеты в легкие куртки, холеные, в глазах страх.
