побежали от рассыпающейся в прах остроконечной скалы... А потом случилось самое страшное. Груда камней свалилась с оглушительным треском на массивный карниз пещеры, ведущей в параллельный мир. Стены скалы, обрамляющей «врата», стали покрываться трещинами и морщинами, крошиться, расслаиваться. Покачнулась одна из отколовшихся частей. За ней другая, третья... И вот уже подломились каменные опоры, разрушились, и многотонная скала, венчающая вход в пещеру, просто рухнула, навсегда отрезав от людей коридор в иные измерения...
Пыль стояла столбом до неба. Видимость не больше метра. Мы кашляли, трясли головами. Уже не стреляли – отстрелялись, черти. На этом разрушения, возможно, закончились – или мы оглохли. Дошло не сразу. Отчаяние, тоска, от которой невозможно дышать... все это будет потом. Крохи благоразумия я, кажется, сохранил. Схватил Степана за руку и потащил по пади распадка – куда-то вбок, в пыль, на баррикады, подальше от этого ада, в который превратился несостоявшийся рай...
ЭПИЛОГ
Осень в этот год в стране, о которой говорить не принято, была не хуже предыдущей. Мягкая, солнечная, ласковая, изобиловала красками. Солнышко заглянуло в избушку на болоте, побегало по бревенчатым стенам, заткнутым соломой, добралось до топчана, мазнуло обросшее лицо. Я проснулся. Встал – привычкой нежиться в кровати за последние три месяца не обзавелся. Постоянно чудилось, что корячится что-то страшное, а встречать это дело в кровати было верхом неразумия. Но ничего не корячилось – жизнь тянулась размеренная, спокойная. Возможно, скоро я научился бы начинать день с отдавливания боков...
Выбрался из-под вороха мешковины, натянул ватные штаны, засаленную жилетку. Потрогал бороду – длинная, зараза. Я дал себе зарок, что когда она защекочет солнечное сплетение, то сбрею к чертовой матери. Нашел на подоконнике огрызок зеркала, посмотрел на свое «мужественное» отражение. Можно представить, почему меня на этих болотах сторонились лешие и кикиморы. Из зазеркалья угрюмо взирал кудлатый, бородатый мужик с похмельными тусклыми глазами. У него тряслись руки... Я добрался до колченогого стола, отыскал глиняный кувшин, потряс его, рискуя оторвать ручку. Бражки не было. Всю вчера выпил. Опять был приступ ностальгии, сто чертей в мою душу... Я добрался до корчаги, в которой мы настаивали бражку, снял крышку, постучал черпаком по сухому дну. Неплохо поупражнялся. Ведь корчага – не просто так емкость, это целых двадцать пять литров...
Голова трещала, как дрова в печи. Пошатываясь, я выбрался на крыльцо, съехал с единственной ступени и уселся на завалинку. Раскатал огрызок желтой, слоящейся бумаги, насыпал на него махорку из кисета, непослушными пальцами стал крутить цигарку. До болота от нашей избушки было рукой подать. Я знал там каждую тропку, каждую трясину, способную всосать и не выплюнуть. Такое ощущение, что за последнюю неделю болото подъехало. Последствие глобального потепления? Придется скоро избушку переносить поближе к деревне...
Наутро, слава богу, ностальгия поутихла. Куда пропал Степан? Позавчера собирался в деревню, сделать ставку на петушиный бой – одно из развлечений сельской публики. Вчера, насколько помню, его еще не было – пьянствовал в гнусном одиночестве. Снова придется этого человечка из неприятности вытаскивать?
Я часто вспоминал потерянную жизнь, представлял, как бы все сложилось, кабы все сложилось иначе. Пытался представить, как живется там Анюте в параллельном мире, вспоминает ли она меня. Они с Коровичем успели проскочить – я почти не сомневался. Исчезли в пещере, а светопреставление с завалом случилось минутой позднее. За эту минуту их унесло в такие дали... А нам с коротышкой, стало быть, не судьба. Не отпускает Каратай. Уже три месяца я сжимал тоску зубами, грыз ночами набитую соломой подушку, глушил бражку или самогонку, а иногда одной запивал другую, добиваясь потрясающего «изменения сознания».
Несколько дней мы со Степаном выбирались из распадка Бушующих Духов – оборванные, голодные, без оружия. Как случилось, что выжили, – ума не приложу. Очень жить хотели, не иначе. Покинули горную местность, увязли в восточных землях. Знающие люди сказывали, что выбраться с этой стороны из урочища невозможно. Завязнешь либо в горах, либо в болотах. В деревеньке с чудным названием Опричинка нас встретили дружелюбно. Нормальные люди с нормальным, хотя и несколько замшелым мировоззрением. Власть сюда не забредала в связи с отдаленностью. Люди помогли с инструментом, не дали пропасть на первых порах. В рекордно сжатые сроки мы построили избушку у болота, обосновались. Не хотелось мне иной жизни, вполне удовлетворяла текущая. За неделю обзавелся охотничьим ружьем, боеприпасами. Постреливал живность в лесах, обменивал мясо у деревенских на нужные товары. Степан в свободное время постигал тайны блуждающих огней на болоте – каждую ночь там светились пресловутые «свечи покойников» на высоте человеческих рук, доносились зловещие звуки, чавкала трясина. По ночам, впрочем, ходить на болота он боялся, делал это днем, и то ненадолго. Местные духи пакостей не чинили, и мы относились к ним с уважением. Я частенько вел беседы с бывалыми охотниками из деревни, со старожилами из окрестных поселений. Брал ружье и уходил в тайгу – на три-четыре дня. Первое время сознательно искал опасностей, но они обходили меня стороной. Как-то по секрету некий дед, которого я поил упорно и осознанно, рассказал, как можно выбраться из Каратая. До границы всего-то верст шесть. Он подробно описывал, как идти через Мышиное болото, на какие складки местности ориентироваться, где пролезть через Волчью Гриву, а наутро ничего из этого не помнил, поскольку я знал, чем, в какой последовательности и в каком количестве его поить.
На следующий день я оставил коротышку на хозяйстве, забросил ружье за плечо и зашагал в режиме полной секретности по означенному маршруту. Мостил гать через Мышиное болото, двигаясь строго по ориентирам, нашел карстовую промоину под Волчьей Гривой, по которой пришлось передвигаться ползком не меньше часа – в темноте, тесноте и обиде... Я вывалился, весь сплющенный, в тайгу, а наутро, к вящему изумлению, выпал на дорогу, мощенную приличным гравием. Километровый знак – я чуть не обалдел! Милицейская машина – развалюшный, побитый «УАЗ»; я шарахнулся от него, как от холеры. Заправочная станция, пивная палатка. Грибник, собирающий грузди под осинами, объяснил доходчиво: слева – Антохино, справа – Драчёво. До райцентра, где какая-никакая жизнь, верст двадцать киселя хлебать. «А страна-то какая?» – тупо брякнул я. Он посмотрел на меня как-то испуганно, сослался на важные дела и заковылял подальше в лес. А я прошел еще пару верст... и понял, что это не мое. Отвык, отстал от жизни, одичал. Местность чужая, какие-то люди... Хоронясь от двуногих и «телег самобеглых», я чуть не бегом припустил обратно, благо помнил дорогу. Полз по карстовой промоине, а на следующий день уже глушил бражку с коротышкой в нашей избе на болоте. Но тема, что ни говори, интересная... «А ведь ты можешь экскурсоводом работать, – поймал я как-то не вполне сформировавшуюся мысль. – Или сталкером – как угодно. Неужели не найдутся в России экстремалы, готовые окунуться за большие деньги в мир опасностей, мистики и ужаса?»
...Коротышка возник, как всегда, внезапно. Вынырнул из-за угла как ни в чем не бывало и, независимо насвистывая, засеменил к крыльцу. Колбаса деловая, царь царей, король джунглей... Карлик тоже изменился за последнее время. Возмужал, окреп, обзавелся мускулами на цепких ручонках. Сшил себе жилетку, модные галифе, отпустил усы, как у запорожского казака. Все же климат Каратая действовал на людей чудотворно: на лысом черепе коротышки кое-где пробивались волосы – вернее, отдельные волосинки, но сама тема ему очень даже импонировала. «Будем ждать», – любил он говаривать, вертясь перед зеркалом.
– Здравствуйте, ясный свет Михаил Андреевич, – иронично раскланялся Степан. – Надо же, ни свет ни заря, а вы уже на ногах, и все в делах, делах...
– Не хами, – прохрипел я. – Тебя не было два дня. Между прочим, я волновался.
– Ага, волновались они, – фыркнул коротышка. – Не тем местом вы волновались, Михаил Андреевич. Снова пьянствовать изволили?
– Ладно, – отмахнулся я. – Где был-то?
– Было дело амурное... – Коротышка состроил меланхоличную мордашку. В отличие от меня, он иногда брился, а поскольку нож был хронически тупой, нижняя часть лица Степана представляла сплошной рубец. – Дамочка одна в деревне приютила. – И важно надул щеки.
– Серьезно? – Всех «дамочек» в Опричинке я знал наперечет; любая из них в кровати с коротышкой смотрелась бы как корова со щенком чау-чау.
– В петушиных боях поучаствовал... – тянул как бы между прочим Степан. – Фуфайку продул Друзю... Ну,
