Эме захотела присесть. Но не было скамейки. Они подошли к краю кладбища, не имевшего ограды, кроме невысокой насыпи.
Они присели. У их ног лежали старые могилы без крестов и обелисков, их едва различимые холмики были разбросаны по склону луга за пределами поля мертвецов.
– Послушай, – сказала Эме, – взгляни на эти старые могилы. Видишь ли, если бы мне не надо было лежать рядом с моим дорогим Оливье на кладбище в Пасси, то я бы хотела, чтобы меня точно так же захоронили, как их, на вольном лугу, на свободе, где заросшие травой старинные захоронения находятся в полном беспорядке. Мики, возможно, мои мысли покажутся тебе несколько странными, но именно такие усыпальницы среди зеленой травы я считаю лучшими. И никаких табличек с именами, только безымянные могилы… Теперь когда я подумаю о вечном покое, то закрою глаза и увижу этот луг, вышедший за пределы кладбища, затерянный среди бескрайних полей.
Она подняла голову и посмотрела в сторону возвышавшегося над кладбищенскими кипарисами города, восходящего своими желтыми стенами домов к полуденному небу. Она продолжала:
– Я с тобой согласна, Мики; помнишь, ты мне сказал, что Кордес напоминает корабль? Ты бы мог добавить еще, что это кладбище похоже на его нос, нет, не то слово…
– Нос?
– Да, нос.– И она задумчиво повторила: – Нос корабля… Мики, я не люблю смерть… О! Нет, ради Бога, смерть и в особенности мертвецы меня обычно пугают. И ты видишь, несмотря ни на что, это кладбище мне кажется райским уголком и меньше всего здесь хочется предаваться печальным мыслям.
– Меме, – произнес тогда Реми, – Меме, я тебя очень люблю.
– Ну, да…– со вздохом ответила она.– Ты меня очень любишь…
И эта фраза эхом прозвучала в их сердцах. Реми продолжал:
– Меме, мне надо тебе сделать еще одно признание. Ведь теперь один Бог знает, когда мы снова увидимся. Меме, послушай: я никого никогда не любил. Да, у меня были какие-то мелкие страстишки… Но любовь, которую испытывают и одновременно внушают другим людям: всеобъемлющую, разделенную любовь, – нет, никогда… И в то же время мне уже двадцать семь лет, давно пора бы испытать это чувство. И вот, Эме, я хочу сказать: у меня была возможность почти ощутить ее прикосновение. Любовь – это ты.
Эме повернула к нему голову и положила руку на его запястье. И очень тихо произнесла:
– Замолчи…
Они еще долго неподвижно сидели на откосе рядом с кладбищем. Они молчали, понимая без всякой ложной скромности, что еще раз их объединила простота ощущений.
Наконец Эме решила встать. Подавшись грудью вперед, она захотела приподняться, но не смогла.
– Ух! – воскликнула она.
На ее лице отразилась боль, и она слегка потерла колени.
– Что с тобой, Меме?
Она ответила немного плаксивым голосом:
– Мой ревматизм…
Впервые она заговорила о своих болезнях при Реми, и, наверное, с ней такое случилось впервые в жизни. Еще она сказала:
– Знаешь, бывают моменты, когда я чувствую себя такой усталой, ну очень усталой…
XXV
Прошло совсем немного времени после отъезда Эме, и настроение Реми стало ровным. Когда с высоты обзорной площадки Брид он видел, как вдалеке машина его подруги сворачивала в сторону Альби, он уже понимал, что разорвалась последняя ниточка, связывавшая его с прошлым, и корабль его жизни отдал швартовы. Ему оставалось лишь взять курс на Кордес и плыть вперед, не опасаясь подводных рифов.
Жизнь городка не была теперь для него в диковинку. Он привык и к местным жителям, и к их обычаям. Замкнутость и необщительность, проявленные на первых порах из-за излишнего романтизма, и мрачное удовольствие, которое он извлекал из своего затворничества, сменились самым обыкновенным равнодушием. Он замечал, что проходили дни, менялись времена года, лишь когда приходилось отказываться от чего-то привычного. Реми знал, что останется здесь надолго. И никуда не спешил. Он даже не стремился увидеть в этих местах что-то такое, что могло бы его удивить. И с равнодушием смотрел на все, что окружало его.
Так, например, его даже не удивило открытие, что Кордес был городом кошек. Их можно было встретить повсюду: на садовых оградах, на узких мостовых верхнего города, в подворотне каждого дома. Весной он увидел, что город утопает в левкоях. Немного позднее, в начале лета, он наблюдал, как пышным цветом распустилась красная валериана. Под горячими лучами летнего солнца стены домов окрасились в пурпур точно так же, как в мае они сияли позолотой.
Цветы и кошки. Такое массированное проникновение животного и растительного мира во все щели и закоулки наполовину вымершего города-крепости, казалось, заставляет двигаться и блестеть на солнце не только все живое, но и мертвые камни. Возможно, благодаря этому город не мог застыть в мертвенной неподвижности и однообразной серости небытия, и даже когда все умрут, еще какое-то время здесь будет поддерживаться видимость жизни.
Какие бы мысли, мечты навевал раньше на Реми этот праздник жизни во славу животного и растительного мира! Однако теперь самые удивительные открытия, самые веские причины для радости оставляли его равнодушным. В его душе иссяк источник вдохновения. Или же, возможно, пересох на время?
Он выходил на прогулку, но с определенной целью. Если он и выбрал для себя три или четыре маршрута, то вовсе не из-за живописного пейзажа, а потому, что мог тренироваться в спортивной ходьбе. Он избегал выходить на асфальтированные дороги из-за автомобилей, а нежелание встречаться с туристами отбило у него всякую охоту спускаться к въезду в город со стороны Бутейери. Прошло бы еще немного времени, и он, привыкнув, равнодушно взирал бы на окружавшую его красоту.
Очертания города утратили бы для него всю свою прелесть. Он ступал бы по лестнице, ведущей к Патер-Ностер, и даже не вспомнил бы, что у нее столько же ступенек, сколько слов в молитве. Ему было бы безразлично, проходил ли он воротами Ормо или Планоль, пересекал ли Базарную площадь, спускался ли по улице Рамп, словно у него на глазах была повязка.
Наступил сентябрь.
Однажды после обеда Реми возвращался со своей ежедневной прогулки. В этот раз он забрался высоко на холм, расположенный напротив его сада, прошел до Суэля и возвращался через Сармаз. Он подошел к Кордесу со стороны Буиссе, поднялся по улице Шод, свернул направо, чтобы наконец выйти на свою улицу Обскюр.
Он шел, по привычке глядя себе под ноги. Когда молодой человек подошел к первой арке на улице Обскюр, стоял еще сильный зной. И вдруг ему показалось, будто подул свежий, живительный ветерок. Реми остановился. Ему захотелось немного передохнуть в тени.
И в этот момент где-то возле арки послышались шаги.
Реми поднял глаза.
Между стенами по залитому солнцем узкому проулку шла женщина. Она приближалась. Реми увидел, что это была девушка с непокрытой, несмотря на жару, головой, в руках у нее была корзина, наполненная гроздями черного винограда. Она шла ему навстречу. Реми не мог разглядеть ничего, кроме ее сияющего лика.
Она вошла в темноту арочного перекрытия и тут же превратилась в загадочный силуэт на фоне света. По всей вероятности, пребывая во власти своих дум, она до сих пор не замечала Реми. И только когда с ним поравнялась, она воскликнула:
– Ах!
Немного отпрянув от неожиданности, девушка на секунду остановилась.
Реми не мог разглядеть ее лица из-за полумрака арки. Но он почувствовал на себе пристальный взгляд ее темных глаз, скорее задумчивых, чем любопытных, напомнивший ему прямой с поволокой взгляд лебедя.
