оказывалось у них на пути. Люди торопливо отбегали прочь с дороги. Карета горделиво неслась по пандусу. Что ж, каков сам Турбан Орр, таковы у него и лошади. Говорят, высокомерие заразительно.
Когда Крокус достиг усадьбы Орра, карета давно успела проехать через внешние ворота. Четверо рослых караульных из личной охраны сановника вновь заняли свои места. Стена за их спинами была никак не ниже пятнадцати футов; вдобавок сверху торчали заржавленные железные шипы. Пространство стены ярко освещалось даже ночью — фонари располагались вдоль стены на расстоянии десяти футов. Не обращая внимания на караульных, Крокус прошел мимо. Попутно он прикидывал толщину стены. Где-то фута четыре. Основание стены по традиции было сложено из квадратных футовых плит. Крокус прошел еще немного и как бы невзначай повернул голову, оглядывая стену со стороны вливающегося в улицу тесного переулка. Ага, задняя дверь здесь всего одна и выходит почти на угол. Крепкая. Скорее всего, дубовая и с бронзовыми накладками.
Больше всего воришку порадовало отсутствие караульных возле задней двери. Переулок узкий, да еще и соседний дом тень отбрасывает. Крокус юркнул во влажный полумрак переулка. Он успел пройти не более трех десятков шагов, и вдруг чья-то рука, протянувшаяся сзади, зажала ему рот. Одновременно в бок уперлось острие кинжала. Крокус примерз к месту. Рука бесцеремонно развернула его назад. Глаза напавшего были хорошо знакомы воришке.
Раллик Ном убрал кинжал и отступил. Лоб ассасина был сердито нахмурен. Крокус облизал пересохшие губы.
— Раллик? Клянусь дыханием Беру, ну и напугал же ты меня!
— Это хорошо, что напугал, — ответил ассасин и приблизился к юнцу вплотную. — Слушай внимательно, Крокус: про усадьбу Орра и думать забудь. И чтобы я тебя здесь больше не видел.
Воришка неопределенно пожал плечами.
— Я всего лишь шел мимо. Возникла мысль.
— Так выкинь ее из головы, и поскорее.
Ассасин не шутил. Глядя на его поджатые губы, Крокус торопливо кивнул.
— Ну хорошо. Спасибо, Раллик, что предупредил.
Крокус быстро добрался до конца переулка и вновь попал в полосу яркого солнечного света. Глаза Нома он ощущал на себе до тех пор, пока не свернул в другой переулок, прозванный Предательским. Столь позорного названия переулок удостоился по одной-единственной причине: он оканчивался возле холма Верхних Висельников. На склонах пестрели яркие цветы. К вершине вели пятьдесят три ступени, поднимавшиеся спиралью. Над пятью помостами с перекладин свисали веревки. Ветер слегка раскачивал их петли, заставляя раскачиваться и черные тени, падавшие на помосты. Здесь казнили только важных преступников знатного происхождения. Последний из них был повешен несколько лет назад, зато в другом месте — гадробийских Нижних Висельниках — веревки растягивались, и их меняли каждую неделю.
Крокус сердито мотнул головой. Ему никак не удавалось остановить лавину вопросов, захлестывающих мозг. Интересно, Раллик видел, куда он пошел? Вряд ли. Скорее всего, ассасин оказался возле особняка Орра с определенной целью — убить сановника или кого-то из его окружения. Не каждый возьмется за такое. Но у кого же хватило смелости нанять ассасина для расправы с Орром? Наверняка кто- то из таких же аристократов. И все же его смелость бледнела перед смелостью Раллика, согласившегося осуществить чужой замысел.
Как бы там ни было, легковесно относиться к предупреждению ассасина нельзя. Так что о визите к Орру действительно придется забыть. Хотя бы на время. Крокус засунул руки в карманы. Мысли все так же неслись куда-то и упирались в невидимые стены. Неожиданно пальцы нащупали в недрах одного из карманов что-то круглое и твердое. Монета!
Крокус достал ее. Эту монету он подобрал в ночь расправы над ассасинами. Воришка вспомнил, как тогда, на крыше, нагнулся за ней и уберег голову от арбалетной стрелы. Откуда появилась монета — этого он не знал и даже не стал терзать себе мозги. Потом он и вовсе забыл про нее. Крокус остановился и стал разглядывать монету. На одной ее стороне красовался профиль молодого щеголя в странной плоской шляпе. У щеголя было удивленное лицо. По краю шли какие-то письмена. Они сильно отличались от знакомого наклонного шрифта его родного языка
Крокус перевернул монету. Ну и диковина! На этой стороне было выбито лицо женщины, глядящей в противоположную сторону. И письмена тоже отличались; они залегали влево, чем-то напоминая игольные стежки. Лицо женщины (как и у мужчины, оно было молодым) поразило воришку своей холодностью и непреклонностью.
Металл был старинным, с медными прожилками и следами латуни вокруг профилей. Монета оказалась на удивление тяжелой. Если она и представляла хоть какую-то ценность, то исключительно своей редкостью. Крокусу доводилось видеть монеты из Каллоса, Генабариса, Амателя, а однажды он увидел сегулейскую монету с зазубренными краями. Но таких ему еще не встречалось.
Откуда же все-таки она появилась? Может, поддел ногой, пока пробирался по крыше? А может, прихватил у дочери Дарле вместе с драгоценностями? Оставалось лишь недоуменно пожимать плечами. Но что ни говори, очень вовремя он тогда за ней нагнулся!
К этому времени юный воришка добрался до Восточных ворот. Сразу за ними, вдоль дороги со звучным названием Трясучка, начиналось скопище лачуг и полуразвалившихся доми-Щек. Поселение называлось не менее звучно — Перетряс. Туда-то и направлялся Крокус. Днем Восточные ворота не закрывали. Через их узкое пространство лениво ползла вереница крестьянских телег. Протискиваясь между ними, Крокус заметил первые повозки беженцев из Крепыша. Этим людям посчастливилось убраться из города еще до начала штурма. Оставалось только гадать, каким чудом они проехали через расположение малазанских войск. Не меньшим чудом был их путь через засушливую Ривийскую равнину и Гадробийские холмы. Измученные, отчаявшиеся, они с удивлением смотрели на хлипкие оборонительные сооружения Даруджистана и понимали: здесь их ждет лишь короткая передышка. Однако усталость притупляла все остальные чувства.
Взбудораженный увиденным, Крокус прибавил шагу и вскоре подошел к покосившемуся деревянному строению местной таверны — самому крупному зданию во всем Перетрясе. Над дверью болталась вывеска, намалеванная задолго до рождения Крокуса. На вывеске было изображено странное существо — трехногий козел. Крокус забредал сюда достаточно часто и всякий раз удивлялся: ну при чем тут козел, если таверна называлась «Кабаньи слезы»? Вертя в руке монету, воришка толкнул дверь и вошел.
Несколько голов лениво обернулось в его сторону. Интерес был праздным, ибо сидевшие тут же вернулись к прерванной еде или питью. В сумраке дальнего угла Крокус заметил знакомую фигуру, отчаянно жестикулировавшую обеими руками. Облегченно улыбнувшись, воришка двинулся в угол.
— … и тогда Крюпп выскользнул из саркофага с такой умопомрачительной быстротой, что никто из стражников правителя этого даже не заметил. И стал думать Крюпп: ведь там было столько жрецов. О, как же им хотелось, чтобы затхлое дыхание мертвого правителя стало реже и он испустил бы дух. А сколько таких разгневанных духов Крюпп видел в глубочайших ямах Дрека. Они бубнили длинные перечни своих прижизненных грехов и умоляли о помощи, но мудрого Крюппа не обманешь! Духи мечтали лишь об одном — поглотить мою душу. Даже сейчас я вспоминаю об этом с содроганием. Крюпп всегда оставался недосягаемым для этой своры призраков с их жалкими взываниями к милосердию.
Крокус положил руку на широкое вспотевшее плечо Крюппа. Тот сразу же умолк и обернулся к юнцу.
— А, вот и ты! — воскликнул толстяк и обратился к своему единственному собеседнику: — Правильно говорят: ученик является, когда наступает время трапезы. Не знаю, готов ли он вкусить пищу мудрости, но от иной пищи явно не откажется. Крокус, дружище, устраивайся поудобнее… Эй, красавица! Неси сюда вашего лучшего вина, и поживей!
Крокус вперился глазами в человека, сидящего напротив Крюппа.
— Кажется, я помешал вашей беседе, — произнес воришка. Для собеседника Крюппа эти слова явились спасительной соломинкой. Он порывисто встал.
— Нет, молодой человек! — воскликнул он. — Не волнуйтесь, я и так собирался уходить. Честное слово! Всего наилучшего, дорогой Крюпп. Был рад с вами увидеться.
Коротко поклонившись, он удалился.
— Вечно он куда-то спешит, — пробормотал Крюпп и потянулся к оставленной кружке. — Нет, ты
