А в джипе, куда он погрузился с трепетом и восторгом, он был совершенно по-настоящему счастлив. Новая жизнь, о которой он грезил всю свою бедную и трудную юность, вдруг открылась перед ним.
Глава 20. Мотя, Федя и Модест
Я камни в него не бросал и настаиваю на том, что он сам бросал камни в себя. Может быть, камни сами в него летели?
Мотю Блудакова заколдобило. Всерьез и по-настоящему. Он, прошедший высшую школу в агентстве ученой сучки, последователь и партнер непревзойденного адвоката Шкиля, раз за разом оказывается в полном дерьме, когда сталкивается с провинциальным херувимом Гонсо! И дело не только в неудаче с глупой сестрицей Алинушкой из парикмахерской, не только в нескольких проигранных в суде процессах, которые Мотя готовил для Шкиля. Гонсо действительно стал его идейным врагом, отступить перед которым означало признаться в своем непонимании законов нынешней жизни. А Мотя был уверен, что он их просекает, и достаточно четко. И он привык жить с этим сознанием. Появление Гонсо с его идиотскими романтическими представлениями о людях и тех законах, которые ими движут, разрушало всю составленную Мотей картину житейского моря, по которому доселе он плыл весьма уверенно. Такие персонажи, как Гонсо, должны были в этом море либо тут же тонуть, как слепые щенки, либо, получив несколько раз хорошенько по башке, усвоить, что не им здесь устанавливать законы и пожинать лавры. А этот мало того что выиграл у них со Шкилем несколько дел, так еще теперь мог запросто стать прокурором, что уже ни в какие ворота!..
Остановить херувима! Эта задача вдруг стала делом чести для Моти, хотя его представления о чести имели мало отношения к тому, что в это понятие вкладывали всякие там рыцари и поэты. Просто Мотя был абсолютно уверен в правоте некоторых немудреных правил, которые воспринимались им как истины в последней инстанции. Таких, как «Своя рубашка ближе к телу», «Всяк сверчок знай свой шесток», «Мое – мое, а о твоем поговорим»… И именно их немудреность свидетельствовала об их верности.
Как писал один философ, которого цитировала ученая сучка, – фамилию Мотя, естественно, забыл, а мысли запомнил, – существует универсальный закон распределения и перераспределения жизненных благ. Согласно этому закону каждый член общества урывает для себя столько жизненных благ, сколько ему позволяет его социальное положение. То есть, утверждает философ, люди биологически предрасположены к тому, чтобы больше взять, но меньше дать, предпочитают иметь меньше ответственности и больше почета, больше выгоды и меньше риска… Им не нужно объяснять, что своя рубашка ближе к телу, что нельзя не порадеть родному человечку. Такова природа человека – он эти премудрости усваивает моментально, без всякого напряжения и прежде всех остальных истин. Может быть, даже не с рождения, а еще в утробе матери…
И наблюдения во время работы в агентстве над угрюмыми, внезапно разбогатевшими мужиками, у которых в качестве одной мечты в жизни нарисовалось желание поработать гинекологами или массажистами над пожилыми тетками с жирными спинами, которым подай живой секс, раз за него уплачено, только утверждали его в этой истине.
Получив благодаря шальным деньгам возможность без стеснения и ограничений удовлетворять свои желания, смирные и скромные под молотом советской власти, люди принялись откалывать такие штуки, что порой даже Моте, организатору этих оргий, становилось не по себе. Оказалось, ухмыляющийся, злобно плюющий под ноги в любом помещении тип, с маниакальным блеском в глазах озирающийся вокруг и желающий только подтверждения, что ему теперь все дозволено, это и есть тот свободный человек, о котором столько пели певцы свободы. Он чего-то хочет. Сегодня секса, завтра крови, послезавтра пыток… И что характерно – никакого раскаяния или сожаления потом. Потому что просто не знает, в чем раскаиваться, о чем сожалеть.
Ну что ж, решил Мотя, против закона жизни не попрешь, тем более что он и сам давно подозревал нечто подобное. Если и не в утробе матери, то весьма скоро после появления из нее на свет. А вот заработать на этом деле можно. И это он, а вовсе не Шкиль, как подозревал Туз, организовал в Лихоманске ту самую тайную контору, которая ласково, но твердо доила преуспевающих граждан города. Контора работала как часы, чисто и красиво, однако этот чертов херувим вдруг стал ревниво и целеустремленно копать под его бизнес.
Но не тут-то было. Мотя знал, куда бить и как бить. В некоторых разбогатевших особях еще оставалась животная, на уровне инстинктов привязанность к своим детям. На уровне – он мой, как нога, как мозоль, и потому ему тоже можно все. Вот на этом инстинкте и работал Мотя. Так как он сам принадлежал к одному из самых известных городских кланов, он всегда знал, что в каком семействе происходит. К тому же как последователь ученой сучки и адвоката Шкиля не ленился и проводил большую предварительную работу.
Сюжет дела был таков. Получив информацию, что в такой-то преуспевшей в молотилке реформ семье есть горячо любимое чадо, достигшее половой и правовой зрелости, Мотя начинал работу. Выяснялись финансовые возможности предков и составлялся душевный и моральный портрет чада – что любит, к чему склонен, какие пережил любовные неудачи. Если вырисовывались перспективы – из Москвы, используя старые связи, вызывался подходящий агент. Для чада-девицы – красавец-студент, для чада-отрока – девушка нездешней красоты. Им устраивалась как бы случайная встреча, а потом агент увлекал объект на заранее подготовленные позиции – в специально оборудованный номер в небольшом частном отеле, которым владели старинные друзья Моти.
В номере было волшебное зеркало. Оно скрывало небольшое помещение. Там находился проверенный человек с фотокамерой, который запечатлевал все, что в нем происходило. А происходило там обычно соитие молодых, распаленных страстью и алкоголем тел. Мотя иногда, если не был занят, и сам устраивался за зеркалом с аппаратом. После любовного сеанса агент моментально исчезал из города навсегда.
Затем, естественно, снимки предъявлялись родителям. Взамен надо было перевести вполне подъемную сумму на конкретный счет банка в Ташкенте, где жил бывший коллега Моти по московской деятельности. Все делалось крайне доброжелательно и спокойно. Никакого насилия, никакого ужаса! Боже упаси! Только точное знание предмета. Если деньги не будут переведены в срок, фотографии уйдут по заранее выясненному адресу. Это мог быть влюбленный жених или трепетная невеста, заграничный колледж или солидная фирма, в которых трудились или учились согрешившие отроки или отроковицы.
Итак, система работала как часы. Мотя не жадничал, не брался за сомнительные объекты, не заламывал несусветные суммы, партнерам платил аккуратно. На него работали и новые нравы. Юноши и девушки, на которых падал выбор, к событиям в комнате с волшебным зеркалом относились по-современному легко, как к удачному приключению. К тому же клиентов для них Мотя выписывал первосортных, каковых в Лихоманске днем с огнем не сыщешь. Моте даже пришла однажды в голову весьма озорная мысль – а неплохо было бы устроить сеанс в комнате с волшебным зеркалом для дочери прокурора Туза Василисы… Правда, мысль тут же скукожилась и пропала. Во-первых, что было с Туза требовать? А во-вторых, еще и Шкиль со своей неземной страстью к дочке прокурора! Разбирайся потом с ним! Еще удавит – у него от нее крыша совсем улетела. Так что все эти мысли о сеансе для Василисы были только ненаучной фантазией, так – брызги шампанского. Мотя прекрасно это понимал. Хотя посидеть за зеркалом с камерой, когда там пребывает Василиса, он был, конечно, не прочь…
И вот херувим Гонсо, как стало мерещиться Моте, стал нащупывать пути к его шикарному бизнесу. Но так просто Мотя сдаваться не собирался. Он пододвинул телефон поближе и набрал код Москвы, столицы нашей необъятной родины. Того самого непостижимого города, главная беда которого состояла в том, что он со всех сторон окружен Россией, совсем другой страной.
Для оперативной поддержки при проведении операции «Дантист» капитан Мурлатов, разумеется, прислал не кого иного, как Федю Абрикосова. Выслушав наставления Гонсо, Федя немедленно поинтересовался:
– А вы мое участие в рапорте отразите? Нам это нужно для хорошего распределения.
– Смотря каким оно будет, твое участие. И если мы с тобой его не упустим.
– Эх, чего за ним, гадом, следить! – сплюнул Федя. – Подошвы только протирать. Взять, а потом колоть как дрова.
И глаз Феди опять нехорошо блеснул.
Гонсо строго сказал, что если Федя просто попробует кого-то «колоть как дрова», он ему такое в рапорте напишет, что в милиции ему больше не служить.
