— И я теперь твой друг, Майк? — Я посмотрел на него в упор. Большинство моих друзей не стало бы вышибать у меня дверь и тащить за шиворот на ночь глядя…
— Тпру, приятель! Остынь! — Он вскинул руки, как бы оправдываясь. Приказ отдал полковник, а не я. Я только доложил, что пакет с вещественными доказательствами был вскрыт, диск исчез, а ты — наиболее вероятный подозреваемый. Он и послал своих горилл…
— Да, Майк, понимаю. Ладно, бывай.
Я повернулся идти, но он поймал меня за рукав. Раньше, чем я успел что-нибудь сказать или сделать, он сунул мне в руку что-то, что достал у себя из-за пазухи.
Это был Джокер.
— Я его нашел в кладовке, когда ходил отливать, — пояснил он. Остальное ты, наверное, завтра получишь.
Я положил Джокера на ладонь и внимательно осмотрел. Вроде бы в него не лазили, и даже минидиск был на месте, но точно знать нельзя, пока Джах не проведет полную диагностику.
— Спасибо, — сказал я, сунув машинку в нагрудный карман куртки. — Потом обсудим…
— Послушай, Джерри. — Его голос понизился почти до шепота. — Я знаю, что ты этому не веришь, но… — Он заколебался, но продолжал: — На самом деле все не совсем так, как кажется, понимаешь? Я не думаю, что Баррис и Мак-Лафлин кому-нибудь из нас выложили все до конца. Похоже, что этот персонаж — Пейсон-Смит — не сумасшедший ученый, каким они пытаются его изобразить.
— М-м? — Ночь свежела, я запахнул куртку и застегнул «молнию». — А как
— Не знаю. Но чую крысу. — Он снова оглянулся через плечо. — Верь или не верь, но я тебе скажу, что в полиции не все в телячьем восторге от ВЧР. У нас и в самом деле куча проблем в Сент-Луисе, но для их решения нам совершенно нет нужды в танках и вертолетах. От них только хуже.
— Подписываюсь под каждым словом, — ответил я, — но от этого верю тебе не больше. Пока что я вижу перед собой здоровенного долболоба с полицейским значком.
Он побагровел, но, кивнул:
— Понимаю. Но могу тебе сказать… тут у нас есть долболобы поздоровее и чином постарше, и я им верю не больше, чем ты мне.
Я посмотрел ему в глаза и понял, что он говорит честно. Он уже не был детективом из отдела убийств, и я тоже уже не был репортером. Мы были просто два человека, которым много мерзости пришлось перевидать за последние месяцы и которых пугало то, что случилось с родным городом. Отдел полиции Сент-Луиса в целом никогда не вызывал у меня горячих симпатий, но некоторые отдельные лица там и в самом деле болели за свою работу и не строили из себя героев полицейских боевиков — тех, что хлебом не корми, а дай повышибать мозги и двери. Майкл Фарентино был, кажется, одним из них.
Да и к тому же у меня появилось очень странное подозрение, которое мне захотелось проверить…
— Ты с машиной? — спросил я. Он кивнул. — Подбросишь меня в Уэбстер?
Он глянул на часы и пожал плечами:
— Ради Бога. А зачем тебе туда?
— Хочу навестить свою бывшую, — ответил я, направляясь вслед за ним к припаркованному у баррикады четырехдверному «крайслеру». — Представляешь, какой будет ей сюрприз, когда я завалюсь в час ночи на полицейской машине?
Поездка до Уэбстер-Гроувз была недолгой. Фарентино выскочил на «И-44» у моста Поплар-стрит, движение на ней было очень вялым — время от времени попадался междугородный грузовик, идущий в Спрингфилд, или в Оклахому, или в Техас. Начал накрапывать легкий дождик, машина наполнилась шелестом дворников и бормотанием голосов из смонтированного под приборной доской полицейского сканера.
Мы говорили мало. Он был усталый, я был усталый, и он уже хотел только добраться домой, где жена ждала его, поглядывая на дверь, а вот моя… Ладно, как-нибудь переступлю половичок, когда войду. Откинувшись на сиденье и глядя на встречные грузовики, я вспоминал все, что рассказали мне в кабинете Барриса.
В основном я старался подсчитать, сколько раз дал звонок мой встроенный детектор лапши на уши.
Когда-то Эрнест Хемингуэй, крестный отец всех уважающих себя сутенеров, живущих выводом слов на панель, сказал, что самый большой дар для писателя — это противоударный и дуракоупорный детектор фальши.
Для репортера это означает умение инстинктивно почувствовать, когда человек вешает тебе лапшу на уши. Я за годы писательства вырастил себе кое-какой лапшометр, и он, хотя и не противоударный и не дуракоупорный, прозвонил за время моего сидения в клубе «Стадион» раза четыре, если не пять.
«Рубиновая Ось», или просто «Руби» было кодовым именем Пентагона для некоторого научно- исследовательского проекта «Типтри корпорейшн» в рамках программы «Сентинел»: разработка точной спутниковой системы слежения для вычисления траекторий суборбитальных баллистических межконтинентальных ракет. Первой трудной задачей была разработка энергетического оружия, способного проникать сквозь земную атмосферу без больших потерь мощности, и это удалось сделать, когда головастики из Лос-Аламоса изобрели химический лазер, у которого в качестве источника энергии вместо обычного водорода работал фторид дейтерия.
Второе главное препятствие состояло в разработке для спутника «Сентинел-1» системы «три К». Для успешной борьбы с ракетами, запущенными с корабля или подводной лодки в Атлантике, системы управления спутника должны были быть автономными, способными не только на обнаружение и слежение за ракетами в момент их запуска, но и должны уметь отличать возможные ложные ракеты от истинных целей. Проблема усугублялась тем, что при запуске ракеты с корабля рядом с Восточным побережьем у спутника было только несколько минут на обнаружение ракеты, взятие ее под контроль и уничтожение; не успеешь — ядерная боеголовка может взорваться над Нью-Йорком или Вашингтоном.
Лидером команды «Рубиновая Ось» был Пейсон-Смит, поскольку в его научной биографии были и высокоэнергетические лазеры, и кибернетика. В команду входили еще трое ученых: Ким По — молодой иммигрант из Объединенной Кореи, работавший ранее с Пейсон-Смитом в Лос-Аламосе, Джефф Морган — еще моложе Кима, взятый на работу сразу из Массачусетсского технологического, и — для меня это не было сюрпризом, хотя я постарался этого не проявить, — Берил Хинкли, бывший профессор Калифорнийского технологического, оставившая академическую среду ради более прибыльной карьеры в промышленности.
— Мы знали, что у Ричарда были кое-какие опасения, когда компания пригласила его для работы в программе, — говорил Мак-Лафлин. — Была у него, скажем, пацифистская жилка, но нам был нужен его опыт. Нам думалось, что для проекта «Сентинел», как чисто оборонного по самой своей природе, он сможет преодолеть свои левацкие симпатии. Начало работы подтвердило, казалось, этот прогноз.
Но по мере развития проекта и постепенного преодоления командой, технических препятствий поведение Пейсон-Смита становилось все более нервозным. Он все чаще выходил из себя, орал на своих сотрудников за малейшие ошибки и даже за личные телефонные разговоры в рабочее время например, договориться с дантистом. Правда, через некоторое время он остывал, но вдобавок он начал еще и высказывать во всеуслышание свое мнение о проекте «Сентинел», называя его «Машиной судного дня», «Военной повозкой Пентагона» и тому подобное. По мере воплощения в жизнь программы «Рубиновая Ось» и приближения этапа постройки спутника Пейсон-Смит перешел к откровенной враждебности по отношению к остальным трем членам своей команды: в его кабинет боялись заходить, чтобы не слушать монологов о политике. Он впал в маниакально-депрессивный психоз, и молчаливые периоды помрачения порой тянулись неделями.
— А в вашей компании этого не заметили? — спросил я. — Если проект был так важен, почему вы не заменили Пейсон-Смита или хотя бы не заставили его обратиться к психи…
— Именно из-за важности проекта — ты сам сказал. — Хюйгенс кинул на меня косой взгляд, в котором читалось: «Ты не понимаешь, о чем говоришь». — Программа велась в жестких сроках, и мы не могли просто так его взять и уволить. Кем его заменить? И кто сработается с командой на таком позднем
