— Это ничего не говорит о Люббене. А твое мнение о рекрутах, Бравый Зуб, я уже изучил.
— Точно так, — закивал старший сержант.
Банашар потер лицо. — Люббен. Слушай, мне нужно потолковать кое с кем. Он затаился в Замке. Я посылаю письма, они попадают в руки Люббена и… ничего.
— А с кем потолковать?
— Не хочу говорить.
— А, с НИМ.
— Так Люббен швыряет мои послания в поток, столь поражающий взоры созерцателей внешней стены Замка?
— Срозер… озер… Нет. Рассказать тебе как я забирался туда и таскал его за эту его старомодную косу на голове его раза два или три?
— Не вижу, чем это мне поможет.
— Ну, меня всегда тешит. Тут не какая обида, а так, из принципа. Так ты хочешь, чтобы я потолковал с ним, или не хочешь, чтобы я толковал о нем?
— Мне нужно поговорить с НИМ.
— Важно, да?
— Да.
— Безопасность Империи?
— Ну, я так не думаю.
— Так тебе скажу, я схвачу его за косу его красивую и свешу со стены. Можешь подавать знаки снизу. Я покачаю его туда — сюда и это будет значить: 'Конечно, поднимайся, милый друг'. А если я просто брошу его, это будет значить совсем другое. Но может, у меня просто рука устанет. Или коса выскользнет.
— Никакой от тебя помощи, Бравый Зуб.
— Вот если бы я бы сидел у твоего стола, а не ты у моего…
Банашар со вздохом отстранился. — Ладно. Эй, я заказываю еще чаю…
— Решил отравить?
— Как насчет кувшина 'Темного Малазанского'?
Здоровяк склонился над столом и впервые поднял глаза на Банашара. — Уже лучше. Видишь ли, я в трауре.
— Ох?
— Вести из И'Гатана. — Он фыркнул. — Всегда из И'Гатана, не так ли? Я потерял друзей.
— Ах.
— И потому сегодня напьюсь. За них. Не могу плакать, пока трезвый, понимаешь…
— А к чему чай?
Бравый Зуб увидел вошедшего и послал ему мрачную улыбку. — Позови Темпа. Почему красный чай, скользкий пьяница?
— Планируешь сегодня плакать, Бравый Зуб?
Старший сержант кивнул.
Темп плюхнулся в тревожно затрещавшее кресло. Уставился воспаленными глазами на Банашара. — От него слезы краснеют. Как кровь. Рассказывают, он делал так однажды — когда погиб Дассем Альтор.
'О боги, я должен стать свидетелем?'
— Так я делаю, — пробурчал Бравый Зуб, снова опуская голову, — чтобы верить в то, что слышу.
Банашар нахмурился. 'Это что должно означать?'
Кувшин прибыл, словно родившись от совместного желания. Банашар, радуясь избавлению от размышлений и прочих досадных принадлежностей рассудка, устроился поудобнее. Еще одна ночь, считай, проведена.
'Да, хозяин (или хозяйка), он сидел с ветеранами, намекая, что тоже не промах. Конечно, это один обман. Сидели они там, пока Щуп не выставил. Где он сейчас? Разумеется, в своей грязной, вонючей конуре, мертвый для мира. Да, воистину Банашар мертв для мира'.
Ливень рушился потоками, бил по крепостным стенам, вода ревела в желобах; тучи все снижались, уже поглощая вершину башни. Стекло окна, в которое смотрел Жемчуг, некогда представляло собой вершину островных технологий: сорта песка, смешанные так, что пузырьки и пестрые полоски почти не мешали прохождению света. Сейчас, столетие спустя, поверхность покрылась патиной от постоянных дождей, и мир снаружи выглядел заплатанным — словно незаконченная мозаика, поврежденная всепожирающим пламенем. Жемчуг не видел пламени, но с жуткой уверенностью знал: без него не обойдется, и никакие ливни ничего не изменят.
Именно пламя погубило его мир. Пламя забрало ее, единственную женщину, когда-либо им любимую. Им не довелось обняться на прощание, шепнуть друг другу слова утешения и надежды. Они танцевали с обнаженными лезвиями, и ни Лостара, ни сам Жемчуг не понимали, желание это или презрение.
Даже здесь, за маленьким оконцем и толстенными стенами, он слышал хруст и скрежет просоленного флюгера, визжащего под порывами осадившей Замок Обманщика непогоды. Они с Лостарой Ииль не отличались от этого флюгера — крутились и метались туда — сюда, став беспомощными жертвами внешних сил. Сил за пределами контроля и даже понимания. Ну, убедительно звучит? Вряд ли.
Адъюнкт послала его на поиски, а после мрачного итога Жемчуг сообразил, что это только прелюдия — по крайней мере, для него. Что его ожидает иной поиск. Может, и вполне простой — объект искания сам объявил бы о достижении цели. Может, ОНА и была целью. Но Жемчуг не уверен. Теперь. Лостара Ииль умерла, а побуждение не утихло. Оно одолевает с еще большей силой.
'Худ побери проклятый вонючий городишко. Почему вехи имперской истории связаны именно с ним?' Потому что, ответил он себе, на Генабакисе есть Крепь, на Корелри — Буревая Стена. 'На Семиградье — И'Гатан. А в сердце Малазанской империи — город Малаз. Где все началось, там все и случается. Опять и опять. Гноящиеся неисцелимые нарывы — поднимается лихорадка и кровь льется внезапным потоком'.
Он представил себе кровь, сочащуюся из-под города, поднимающуюся по утесам, плещущую в основания Замка. Зальет ли она его?
— Моя мечта, — произнес мужчина, сидевший скрестив ноги сзади его.
Жемчуг не повернулся. — То есть?
— Не понимаю вашего нежелания, Коготь.
— Уверяю вас, суть моего доклада Императрице перевернет вашу хлипкую тележку. Я видел, я был там….
— Вы видели то, что хотели увидеть. Истинный свидетель — только я, смотрящий на события с отдаленной перспективы. Пересматривающий их. Таковы все события, таково ремесло когтистых стервятников, именующих себя историками. Пересмотр, жажда вкуса, просто вкуса страданий трепещущих душонок. Авторитетное провозглашение, о да — хотя, по правде говоря, не всякий провозглашающий наделен авторитетом. Я единственный выживший свидетель. Я единственный видел, чуял, вкушал аромат измены.
Жемчугу не следовало поворачиваться к этому жирному, скользкому человеку. Он не смел, ибо страшился: подведут инстинкты, он поддастся побуждению поднять руку, вот так шевельнуть запястьем, метнуть ядовитую стрелку в складки шеи Маллика Реля, джистальского жреца Маэла.
Он понимал, что не преуспеет в этом. Умрет прежде, чем поднимет руку. Это комната Маллика Реля, его резиденция. Чары вбиты в пол, ритуалы висят в затхлом воздухе… магии тут столько, что сводит зубы и волосы встают дыбом. О, официально эта отлично обставленная комната — тюремная камера, но абсурдное название долго не продержится.
Агенты ублюдка повсюду. Шепчут сказки в тавернах, на углах, между раздвинутых ног проституток и дам. Жрец — джисталь скоро станет героем — 'единственным выжившим под Ареном. Единственным лояльным Империи, то есть. Тем, кто смог избежать хватки предателей, будь они из лагеря Ша'ик или из непокорного Арена. Маллик Рель, клянущийся, что он один знает истину'.
Жемчуг вспомнил: на сетийских равнинах растет некая трава, семена коей столь хитро зазубрены,
