– Я смотрела, когда шла по коридору. – Шарон вздохнула и осторожно сняла с себя шляпку. – Меня это не удивляет. – Она пытливо посмотрела на свою соседку и ласково улыбнулась. – А за какие грехи поселили тебя вместе со мной?
Шарон знала, почему оказалась здесь она сама: единственная принятая в «Грин-Хилз» негритянская девушка вряд ли могла рассчитывать на теплый прием. Это был беспрецедентный случай. Ее отец – известный прозаик, награжденный Национальной премией за лучшую книгу года, лауреат Пулитцеровской премии [2]; ее мать занимает должность прокурора в государственных органах юстиции. Естественно, Шарон не чета другим негритянским девушкам – по крайней мере ее родители рассчитывали на это и ждали от нее неординарных поступков, хотя заранее сказать было ничего нельзя. Прежде чем послать дочь в «Грин-Хилз», Мириам предоставила ей право выбора: она может поступить в один из колледжей на Севере – скажем, в Колумбийский университет в Нью-Йорке, так как результаты выпускных экзаменов у нее довольно высокие. Если же ее намерения посвятить себя призванию актрисы серьезны, то ей надо идти в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Это был один путь.
– В качестве альтернативы, – сказала ей мать, – ты могла сделать то, что со временем станет важным для других наших девушек. – Дочь смотрела на нее, не понимая. – Ты можешь поступить в «Грин-Хилз», – пояснила Мириам.
– Поехать на Юг?! – Шарон не могла прийти в себя от изумления. – Меня туда просто не возьмут!
– Ты, я вижу, не все понимаешь до конца, малышка. – Мать сверлила ее упорным взглядом. – Твой отец – Фримен Блейк, его книги читают во всем мире. Ты действительно думаешь, что в наше время тебя посмеют не принять туда?
Шарон нервно усмехнулась.
– Еще как посмеют, мам! Черт побери, от меня полетят пух и перья, прежде чем я успею распаковать свои чемоданы. – Шарон пугала одна мысль об этом. Она знала, что произошло в городе Литл-Рок три года тому назад; об этом писали газеты. Чтобы оставить черных студентов в колледже для белых, пришлось пустить в ход танки и Национальную гвардию. А «Грин-Хилз» – не какая-нибудь маленькая второразрядная школа, это – самый фешенебельный младший женский колледж на Юге, куда посылают своих дочек конгрессмены и сенаторы, губернаторы Техаса, Южной Каролины и Джорджии, чтобы они подросли там в тепличных условиях до статуса невест, прежде чем найдут себе достойную партию. – Это безумие, мам!
– Если все темнокожие девушки в этой стране будут думать так же, как ты, Шарон Блейк, то мы и через сто лет будем ночевать в гостинице для черных, сидеть в автобусе на задних местах и пить воду из фонтанов, куда мочатся белые парни.
Шарон содрогнулась под пылающим взором матери. Мириам Блейк была всегда неистовой. Она училась по стипендии в колледже «Рэдклифф», окончила юридическую школу при Калифорнийском университете в Беркли и с тех самых пор боролась за свои идеалы, за права обездоленных простых людей. Она борется и сейчас – за свой народ; перед ней преклоняется даже собственный муж. Сила воли у нее такая, что дай Бог самому несгибаемому из мужчин. Она ни перед чем не остановится, но Шарон это страшит, и очень сильно. Она подала документы в «Грин-Хилз» и задним числом испугалась.
«А что, если меня примут?» – со страхом подумала она и поделилась своими тревогами с отцом.
– Я ведь не похожа на нее, пап. Я вовсе не хочу что-то кому-то доказывать и для этого поступать в расистский колледж. Я хочу иметь друзей, весело проводить время. Она требует от меня слишком трудного выбора. – На глаза у нее навернулись слезы, и отец ее понял. Однако ему было не под силу изменить ни ту, ни другую: ни жену, с ее суровыми принципами, ни их беспечную и жизнерадостную красавицу дочь, гораздо меньше похожую на Мириам, чем на отца. Она мечтала быть актрисой и играть со временем на Бродвейской сцене. А раз так, самое лучшее для нее было бы поступить в филиал Калифорнийского университета в Лос- Анджелесе.
– Ты можешь поступить туда через два года, – сказала ей мать, – после того, как выполнишь свой долг.
– Я никому ничего не должна! – вскричала Шарон. – Почему я обязана отдавать кому-то два года своей жизни?
– Потому что ты живешь здесь, в доме отца, в фешенебельном пригороде Вашингтона, спишь в теплой, мягкой постели. Благодаря нам ты никогда не знала жизненных тягот.
– Тогда бейте меня! Обращайтесь со мной, как с рабыней, только дайте делать то, что я хочу.
– Прекрасно! – Глаза матери вновь зажглись черным огнем. – Делай, что хочешь. Но помни – ты никогда не сможешь ходить с высоко поднятой головой, если будешь думать только о себе. Ты знаешь, как вели себя черные студенты в городе Литл-Рок? На их головы были направлены дула автоматов, для их шей ку- клукс-клан приготовил веревки, но они шли в колледж, шли туда каждый день. А ты знаешь, ради кого они это делали? Они делали это ради тебя. А для кого собираешься жить ты, Шарон Блейк?
– Для самой себя! – Она взбежала к себе наверх и с силой захлопнула дверь. Но материнские слова не шли у нее из головы – так всегда получалось с ее доводами. Мириам была не самым легким человеком, чтобы жить с ней, узнавать ее и любить. Она никогда не стремилась сделать жизнь приятной для своих близких, однако по большому счету она делала то, что должно делать для каждого члена семьи.
В тот вечер Фримен Блейк попытался переговорить с женой. Он понимал чувства Шарон, знал, как страстно она мечтает о Калифорнийском университете. Почему бы не позволить ей, хотя бы для разнообразия, поступить по своей воле?
– Потому что на ней лежит ответственность. Как и на нас с тобой.
– Но взгляни на дело с другой стороны. Она молода. Дай ей шанс доказать, на что она способна. Может, она не хочет сжигать себя ради идеи? Может, ты одна делаешь достаточно – за всех нас? – Однако они оба знали, что это лишь часть правды. Дику, брату Шарон, было еще только пятнадцать лет, но он был как Мириам. Весь, до мозга костей. Он разделял ее идеи, даже в еще более непримиримой, более радикальной форме. Никто не мог выбить его из седла. Фримен гордился сыном и в то же время признавал, что Шарон была другой. – Давай оставим ее в покое, и пусть она решает сама.
Они так и поступили. В конце концов в девушке возобладало чувство раскаяния. «Вот почему я здесь», – так закончила она свой рассказ Тане в тот, первый, вечер. Они сходили на обед в главную столовую и вернулись в свою комнату. Шарон надела розовый нейлоновый халат, который подарила ей по случаю отъезда ее лучшая подруга в Вашингтоне; Тана была в голубом байковом халатике, ее белокурые волосы были завязаны в «конский хвост». Она вопросительно взглянула в лицо своей новой подруги. Та вздохнула и придирчиво оглядела розовый лак, положенный на ногти больших пальцев ног.
