Никул Эркай
Алешка
Что красивее раннего утра? Тих, не шелохнется воздух. В низине между берегами притаилась молочная речка. Туман. Журчит ручей, вытекающий из родника. Постепенно блекнут неяркие звезды. Но солнце еще не взошло. И пока что всё: люди, и птицы, и даже трава, — всё спит чутким утренним сном.
Из загородки, расположенной у реки, доносятся вздохи коров, пережевывающих жвачку. Тут же стоят два шалаша: в большом спят доярки, в маленьком — пастухи.
Алешка поднялся — заря еще не занималась. Спал он на сене под теплым овчинным тулупом. Выскочил из шалаша в одних трусах.
Поеживаясь от холода, быстро умылся из большой кадки и совсем проснулся. Натянул штаны, схватил удочки — и к реке.
По пути Алешка прошел мимо загородки, где лежали коровы. Навстречу ему, сладко позевывая, поднялся Цоп.
— Спишь, ленивец! — Алешка погладил собаку, бросил ей кусок хлеба и по высокой траве направился к реке.
Шел Алешка, как по воде плыл, намок по пояс — трава вся в росе. Ноги коченели, но он знал, что, когда подойдет к реке и забредет по колено в воду, отогреется. Вода утром, как парное молоко, теплая.
Закинул Алешка снасти, опустился на корточки и замер, забыл, что озябли ноги, сидит не шевельнется. Зачиликали в тальнике птицы, задергали дергуны в траве. Но Алешке это без надобности. Ничего не слышит: ждет клева. Пришел он сюда не для пустого баловства — рыба нужна дояркам к завтраку.
Прибрежная трава скрывает Алешку. Кусты тальника окутаны туманом, ветвей не видно. Чуть шелохнется ветерок — начинают ползти и колыхаться молочные холмы, окутавшие тальниковую поросль.
Сидит Алешка на корточках. Один во всем мире.
Вдруг чья-то рука схватила его за плечо, придавила книзу. Алешка даже на землю осел. От испуга пробежал озноб по телу.
— Не боишься один в такую рань?
Чувствует Алешка — отпустила рука. Быстро вскочил на ноги, обернулся. Перед ним стоял невысокий, плечистый человек в суконном костюме. На спине рюкзак, у ног чемодан, а на поясе кинжал. Кожаные сапоги человека были мокры — видно, долго шагал по росе. Вгляделся Алешка получше в незнакомца и улыбнулся. Узнал. Это Петр Дмитриевич, на селе просто Митрич, ветеринарный фельдшер, сосед.
— Митрич, ты? А я было напугался. Здравствуй. — И протянул руку.
— Да ты и в самом деле меня за бандита принял?
Митрич скинул рюкзак, снял с себя плащ и постелил его на берегу, поближе к воде. Сели. Алешка так обрадовался старому знакомому, что даже об удочках позабыл.
— Давай рассказывай, как здесь живете.
— А чего рассказывать, дядя Петя... Семь классов кончил, теперь пасу стадо в колхозе. А живу один, сам знаешь...
— И пасешь один?
— Нет, я в подпасках, главный — Иван Степаныч. А ты, дядя Петя, уже курсы кончил? Насовсем приехал?
— Скотина в порядке? — перебил Митрич.
— Всех коров вывели на луг. Бык больно хорош. Семь тысяч-то не зря отдали. Да, дядя Петя? Ты ведь Байкала целый год не видел. Идем к стаду, покажу. Знаешь, как он вырос!
— Почему это Байкал в общем стаде?
— А где же ему быть? — удивился Алешка.
— На ферме, — сказал Митрич. — Такую ценную скотину разве можно с общим стадом гонять? Кто эту глупость выдумал?
Алешка старался понять Митрича, но так и не понял. Почему это быка нельзя держать в общем стаде? Но Алешке было приятно, что с ним разговаривают как со взрослым, и он постеснялся задать вопрос. Тем более, что слову Митрича он верил крепко.
— Федька выдумал. Теперь он у нас за ветеринара, он и распорядился.
— Кто-кто? — удивился Митрич.
— Да Федька!.. Или уж забыл? По соседству живет.
— И как дело идет у этого Федьки?
— Как идет?.. Я знаю, что ли, как... Он больше к дохлой скотине приглядывается. Как подохнет свинья или овца — сразу тут как тут. Поглядит, посмотрит и скажет: «Кровь в голову бросилась». А потом заберет и отвезет куда-то.
— А много скотины пало?
— Много не много, да есть... В марте больно хорошая свинья сдохла...
— Смотри, смотри! — крикнул неожиданно Митрич и дернул удочку. Красноперый голавль брякнулся на берег.
Алешка схватился за вторую удочку. И у него удача: налим!
Рыба точно проснулась. Клев начался бесперебойный.
— Нет ли еще снасти? — спросил Митрич.
— Есть, — шепотом отозвался Алешка, — только удилища нет.
— Пойду срежу.
Митрич вытащил из ножен кинжал, да такой, что Алешка только рот разинул, глядя на блестящую сталь.
— Ох ты!.. Дядя Петя, где достал?
— Охотничий. Для него специальное разрешение нужно.
— Дядя Петь, дай лучше я схожу за удилищем!
Забыл Алешка и про рыбу и про скотину. В руках у него настоящий охотничий нож. Попробовал на ноготь — бритва. Хлестнул по тальнику — повалился тальник, как трава под косой. «Вот бы мне его», — подумал Алешка.
А на реке словно рыбье стадо нагрянуло. Пока Алешка ходил за удилищем, Митрич натаскал рыбы. Не то что на уху — на три хватит. Но Алешка такому улову не удивился. Не впервой ему ухой доярок кормить. Каждое утро по стольку налавливал.
— Что больно рыба жадна? — спросил Митрич. — Сама на крючок лезет.
— Она у меня приучена, дядя Петя. Я ее подкармливаю, с самой весны корм бросаю. А в селе никто не знает — не ходят сюда. Только мне пора, там уже дойку кончают. Хватит рыбы, дядя Петя.
Собрали удочки. Алешка нанизал рыбу на кукан. И пошли. Солнце вот-вот покажется: восток загорелся
