Находился он в какой-то ближневосточной стране и явно до Рождества Христова. То, что он мог рассмотреть своими подслеповатыми глазами, выглядело очень похожим на картинки из учебника истории Древнего мира. Он не помнил, где и когда появились стремена и седла, знал только, что давно, а здесь всадники сидели на кошмах и шкурах, и ноги у них болтались без всякой опоры. Не слишком ценное наблюдение. Да и какая разница, где именно он оказался? Если б еще не калекой, тогда стоило попытаться еще что-нибудь лихое учинить. А так – не все ли равно?
Его заслали сюда, чтобы сидел и проникался. Потому и не оставили в памяти ничего от истинного владельца тела. Шульгин не понимал языка, не знал даже, где поблизости найти воду для питья, где скоротать ночь. В теле наркома он знал о нем все, а у теперешнего даже имени не знает.
В половинке серо-желтой высохшей тыквы, исполняющей роль шапки отечественного нищего, перед Шульгиным лежал брошенный каким-то местным гуманистом кусок неаппетитной лепешки. Вот и весь его жизненный ресурс.
До тех пор, пока жажда не стала нестерпимой, он, сумев отключиться от посылаемых телом раздражающих сигналов, размышлял довольно спокойно. И надеялся, что вот-вот его извлекут обратно. То есть показать, что могут сделать с ним какую угодно пакость, они показали. Держать же его в этом теле и дальше – какой смысл?
Но время шло, а ничего не менялось. Шумел вокруг маленький, почти первобытный базар, совершалась на нем какая-то жизнь, орали ослы, вспыхивали перебранки и потасовки, заключались сделки, и участники здешней жизни находили в ней, наверное, прелесть не меньшую, чем Шульгин с его современниками у себя дома, сам же Сашка только и смог, что переползти в удлинившуюся тень стены, и привалился к ней, кусая пересохшие губы, отмахиваясь от назойливых мух и слепней, с омерзением вдыхая вонь растоптанного дерьма и ослиной мочи.
Редеющая толпа обтекала этот жалкий человеческий обмылок, просто не замечая его. И хоть бы одна сволочь бросила в чашку если и не монетку, то хотя бы какой-нибудь водянистый фрукт, чтобы смочить отвратительный, как кусок заскорузлой портянки, язык.
Аггры, похоже, старательно выбирали новый вариант. Поняли, что, сделай они Шульгина кем угодно, но не беспомощным калекой, пусть вправду евнухом, пусть гладиатором, он и здесь бы нашел для себя приемлемый выход. Раб, обладающий сознанием человека двадцатого века и неплохой физической подготовкой, может убежать, изобрести способ прилично устроиться даже в таком мире, как этот. А сейчас…
Отталкиваясь руками, отправиться на поиски глотка наверняка тухлой, кишащей всякой пакостью воды, забиться в какую-то нору, чтобы скоротать ночь и вновь с рассветом выползти на солнцепек в надежде продлить куском лепешки существование? Ждать, пока смилостивившиеся пришельцы заберут его обратно и под страхом еще худших мучений заставят сделать что-то нужное им, но скорее всего неприемлемое для него?
Так стоит ли давать им такой шанс? Тем более можно допустить, что ожидание затянется. В самом деле – время-то разное. Кто помешает им продержать здесь Шульгина месяц, год… И вернуть в тот же самый момент? Ну вот уж хрен вам, господа!
Шульгин попытался извлечь из своих желез хоть каплю слюны, чтобы облизнуть пергаментные губы. «В зеркало бы взглянуть» – непонятно к чему вдруг подумал он и сам удивился странному желанию.
Как же все-таки снова показать межзвездным подонкам, кто есть кто в их поединке?
И он таки придумал, хотя удовольствия ему остроумная идея не доставила.
Верхние фаланги пальцев и суставы кистей у калеки покрывали твердые мозоли. Значит, не один, пожалуй, год владелец тела передвигался, отталкиваясь руками от земли. Придется и Шульгину попробовать.
Ориентируясь по направлению людского потока, он запрыгал-пополз в сторону ворот. Заметив чернобородого коренастого мужика с тугим бурдюком под мышкой, очевидно, водоноса, Шульгин замычал, показывая на бурдюк и на свой рот.
Водонос, словно бы удивленный, приостановился и, судя по интонации, что-то спросил. Кто знает, может, хозяин тела даже и знал этого человека, здешний мир тесен, а может, и нет, но своей просьбой он, похоже, нарушил какие-то общеизвестные правила. Чернобородый замотал головой и произнес довольно длинную фразу, вызвавшую смех у окружающих. Шульгин повторил жест и промычал громче и требовательней. Водонос распялил рот, в котором торчало всего два или три зуба, выдернул пробку и плеснул из бурдюка в лицо калеке. Жидкость, похожая по запаху на прокисший квас, попала в глаза, потекла по щекам, две-три капли попали и в рот. А мужик оттолкнул назойливого попрошайку и отправился по своим делам.
Шульгин матерно выругался ему вслед. И тут же подумал, что, если за ним наблюдают, то он выдал себя окончательно. Но сейчас ему было плевать – они и так все знают, в роли наркома Сашка раскрылся до донышка.
Он прополз по площади метров тридцать, пока не увидел того, кто ему был нужен. Местного полицейского, свободного воина или охранника богатого купца – не существенно. Достаточно, что на боку у него висел короткий бронзовый меч, а на плече воин держал копье с широким листовидным наконечником. Форму ему заменяла дерюжная полосатая мини-юбка, а обут он был в примитивные сандалии.
Шульгин подобрался к его ногам и довольно сильно ткнул обрубками пальцев под колено. Воин дернулся, шагнул в сторону, потом глянул вниз и, увидев калеку, прорычал нечто грубо-угрожающее. Сашка, как мог точнее, повторил непонятные звуки, стараясь, чтобы прозвучало это поагрессивнее.
Более удивленный, чем рассерженный, человек отступил на шаг, бросил еще одну короткую фразу, глядя сверху вниз с презрением и брезгливостью. Тогда Шульгин метнулся вперед, одной рукой схватил за перевязь меч, а другой швырнул в глаза копьеносцу горсть смешанной с мелким щебнем пыли.
И случилось то, чего он добивался. Возмущенно заорав, отплевываясь и тряся головой, воин сбросил с плеча копье и без замаха ткнул сошедшего с ума нищего острием в грязный впалый живот.
Боли не было. Хруст кожи, ощущение раздвигающего внутренности твердого предмета, приступ резкой тошноты, спазм пищевода, вкус крови во рту – и почти сразу накрывшая его гулкая тьма…
Очнулся Шульгин на сей раз, как и рассчитывал, в кровати и почти в прежней позе. Опустив глаза, он увидел свои ноги в спортивных брюках и кроссовках, обнаружил Сильвию, сидящую рядом. Никого больше в комнате не было. Заметив, что Шульгин пришел в себя, она улыбнулась почти сочувственно.
– Ваше мужество заслуживает уважения. Мы не ждали от вас такого поступка.
