торжищем больше, чем всем остальным, не потянула меня за руку, словно собаку за поводок от очередного столба…
Но возле лотка с газетами я все же затормозил. Снова масса порнухи, от известных «Плейбоев» и «Пентхаусов» до аналогичных отечественных: «Андрей», «Он», «Она», «Попка по имени Оля» с означенной частью тела на всю обложку. Вдобавок имели место издания всевозможных «сексуальных меньшинств» (новый для меня термин), равно как и отчетливо профашистские малоформатные газетенки. О такой свободе мы не мечтали в самых отчаянных застольных трепах. Но и нормальные газеты тоже были, и я нахватал их с десяток, от привычной «Литературки» и «Московских новостей» до явно монархического «Русского воскресения».
Предвкушая, как я их буду читать и все наконец пойму, влекомый настойчивой и раздраженной Ириной, я вышел на поверхность.
Сумбура в мыслях еще прибавилось, но и исследовательского азарта – тоже. Классические схемы истмата трещали вполне и по швам.
За каких-то семь лет несокрушимый оплот коммунизма, страна с двадцатимиллионной партией, могучей армией и немыслимой силы Комитетом превратилась… Не знаю даже, как и назвать. Но, с другой стороны, попади нормальный, либеральный интеллигент из лета тринадцатого года в конец двадцатого… Затрудняюсь сказать, что бы он подумал!
Поднявшись по темной улице Дзержинского к Сретенке, я вновь предложил заглянуть на Рождественский, а вдруг там как раз мы с ней время проводим – ну те мы, что из этой реальности (она с еще большим суеверным страхом отказалась наотрез), миновав вереницу полуразрушенных домов, мы вышли к Колхозной. Ни в одно из ранее известных мне по этому маршруту заведений мы не попали. Или они прекратили существование вообще, или функционировали в каком-то ином режиме. Но зато смогли убедиться, что за исключением уже упоминавшихся и еще некоторых не совсем понятных «чужеземцу» деталей, в том числе – чрезмерной грязи и неухоженности, которые буквально лезли в глаза человеку, помнящему недавнюю Олимпиаду и фестиваль, – так вот за исключением всего этого жизнь в городе протекала довольно нормально. Потоками неслись машины, горели неоном знакомые и незнакомые рекламы, бежали по своим делам обычные люди. Ничего похожего на послереволюционную разруху, как, впрочем, и следов долженствующего наступить после «освобождения» изобилия не заметно было.
А вот, кажется, наконец, и то, что мы так долго искали. Из-за плотных бордовых штор, наглухо закрывающих окна в цокольном этаже «сталинской» восьмиэтажки, доносилась приглушенная музыка, а бронзовая доска размером в половину газетного листа сообщала, что здесь помещается кафе «Виктория». Я решил войти, но тяжелая резная дверь не поддалась, как я ни дергал витую ручку.
Однако буквально через несколько секунд, словно в ответ на мои усилия, лязгнул засов, и дверь распахнулась сама, выпуская отгулявшую свое парочку. Не растерявшись, я тут же подставил ногу под собравшееся затвориться полотнище.
На пороге, перекрывая вход, возник крепкий парень в пятнистом маскировочном костюме и высоких десантных ботинках, с болтающейся на правом запястье знакомой уже резиновой палкой.
– Вам что? – весьма нелюбезно поинтересовался страж. Знаков различия на его погонах не было, но все остальное выглядело внушительно. Не успев подумать, стоит ли лезть неведомо куда, я ответил уверенно и, как оказалось, убедительно:
– Желаем поужинать…
Парень тяжко задумался, предварительно оценивающе оглядев Ирину. Тут все было в порядке. Одежда говорила о надежном достатке и хорошем вкусе, а внешность… Вряд ли дамы с такой внешностью бывают здесь хотя бы раз в неделю. А я при ней тянул на подполковника примерно, не успевшего переодеться после отнюдь не штабной службы.
– У нас дорого, – ввел он на всякий случай ограничительный параметр, но и показал тем самым, что иных, более серьезных препятствий к тому, чтобы нас впустить, не видит.
– Это не вопрос, – пожал я плечами. – Без денег по кабакам не ходят.
– У нас за вход по стольнику… – уточнил привратник.
«Однако!» – мысленно солидаризировался я с Воробьяниновым и по наитию ответил:
– Да, знаю, нас предупреждали… – и сунул руку в карман.
Последние слова и хрустящие, только что со станка бумажки, решили дело. Страж, можно даже сказать – и. о. святого Петра, не стал выяснять, кто именно нас предупредил, и посторонился, пропуская в особо охраняемый рай.
– А тут, наверно, пошаливают, – сказал я Ирине, когда мы миновали тамбур. – В наше время мальчиков и в помине не было…
Аналогичный же мальчик сидел сразу за второй дверью, вытянув поперек тесного вестибюля ноги в ботинках не иначе как сорок седьмого размера, и курил что-то длинное, коричневое и с ментолом. Посмотрел на нас вялым, скучающим взглядом, зевнул и освободил проход.
Зал оказался небольшим, уютным, освещенным лишь настольными лампами, а главное, что мне очень понравилось, не имел гардероба. Верхнюю одежду клиенты вешали на отростки украшающих стены лосиных рогов. Это я к тому, что сдавать гардеробщику куртку с пистолетом в кармане было бы явно опрометчиво. Как и перекладывать его в другое место на людях. Входя, я об этом как-то не подумал.
Из восьми столиков заняты были только пять, мы сели за шестой, в самом углу, что вполне меня устроило. Напротив мерцал экран телевизора, и я обрадовался, надеясь из местного аналога программы «Время» узнать кое-какие подробности здешней жизни. Но напрасно. Включившись, аппарат погнал видеозапись иностранного кабаре, как бы не «Мулен Руж», с приятной музыкой и обилием полуобнаженных девушек высокого класса.
– Не сюда нужно было за информацией, а на вокзалы, – запоздало догадался я, немного обогревшись и оглядевшись. – Там и телевизоры в залах работают, и пресса свежая наверняка, да и с народом проезжим о чем хочешь можно парой слов переброситься, не вызывая подозрений…
