итальянских (кажется) сапог, бросил на вешалку роковую кожанку. И только тут вспомнил, что, падая, выронил сверток газет. Вот это меня по-настоящему огорчило. Ну прямо хоть обратно беги…
…Итак, время – час ночи. До восьми утра, когда должен (троекратное «тьфу») вновь открыться вход в Замок, масса минут и секунд.
В квартире, как уже отмечалось, было тепло, почти жарко, старинные чугунные батареи работали во всю мощь. Ирина сказала, что хочет переодеться, и удалилась в полумрак коридора, я же в познавательных целях принялся осматривать комнату, в которой остался. Да, все было именно так, как описал Берестин, – с точностью милицейского протокола. Включая и «браунинг хай пауэр» в ящике стола, и даже пиво в холодильнике. Невероятно, но за двадцать пять минувших (с шестьдесят шестого по девяносто первый) лет оно ничуть не испортилось. И штабеля денег оказались на месте, и бланки документов. Не то чтобы я не верил правдивости записок Алексея, но все равно удивительно…
Пожалуй, и в самом деле, имея такую базу, в годах нашей ранней юности можно было устроиться неплохо. Алексей тогда сразу отмел эту идею, а я, наверное, еще подумал бы и подумал. Обосноваться а-ля новый граф Монте-Кристо, пожить в раннебрежневской Москве в свое удовольствие, а в точно исчисленный момент слинять за рубеж. Вполне конкурентоспособный вариант в сравнении с прочими превратностями минувшей жизни.
Самым же ярким следом пребывания здесь Берестина оказался аккуратно затушенный в пепельнице окурок папиросы. От него еще пахло свежим дымом… До сих пор эмоционально не могу свыкнуться со спецэффектами временных переходов.
Ирина вошла в комнату, и я в очередной раз – так и не привык за годы наших странных отношений – ощутил мгновенный сердечный спазм. Где-то там, в дальних комнатах, у нее имелась своя гардеробная, необходимая принадлежность агентурной работы. Вот она ею и воспользовалась, вполне мотивированно – до утра далеко, в квартире жарко и зимний костюм явно стесняет. Но надела-то она не абы что, а зеленовато-золотистое платье-сафари, очень похожее, а может, и то самое, в котором принимала меня на даче у лесного озера… В незабвенное лето моего возвращения с Перешейка.
Не думаю, что специально, но совпадение получилось многозначительное. Последний, будем считать, намек судьбы.
Мы о чем-то вполне нейтральном заговорили (нейтральном по отношению к одолевавшим меня мыслям), но по ее тону я чувствовал, что все происшедшее, особенно инцидент в переулке, выбило ее из колеи. Не то чтобы она напугалась, как раз держалась Ирина вполне здорово, а скорее расстроилась. Вот если бы мы попали в свое время… Теперь же, после так тщательно подготовленной и все же неудачной попытки вернуться, перспективы грядущего представляются ей… Ну, для простоты скажем – невеселыми. А с другой стороны, чего ей-то, наименее связанной с нашей реальностью, так уж горевать? Я вот почувствовал скорее облегчение. Возвращения я, признаться, давно опасался, плохо представляя себя в забытой уже роли «маленького человека». А уж теперь и вообще. Если то, что там, на улицах города, – наше близкое будущее, так увольте! Пусть магазины, очереди за водкой, постоянная готовность стрелять быстрее, чем думать, и вообще разлитое в воздухе предчувствие гражданской войны…
Разговаривать-то мы с ней разговаривали, я что-то объяснял, успокаивал, вселял надежды, но параллельно размышлял о своем, а вдобавок смотрел на поблескивающие тонким нейлоном колени Ирины и чувствовал, как нарастает во мне непреодолимое к ней влечение.
Слишком все сошлось одно к одному. То, что мы с ней впервые за год остались по- настоящему одни, одни на всем здешнем белом свете, избавленные от постоянно ощутимого присутствия друзей, а особенно Алексея; что квартира так похожа на ту, где она впервые открыла мне свою тайну; пережитая только что совместно смертельная опасность и этот последний штрих – уже немодного фасона платье и туфли-лодочки на тонком каблучке… Не мешает в таком случае и еще заострить ситуацию, вернее – сдублировать ее, сделать так, чтобы подсознание Ирины вспомнило то же, что вспомнил сейчас я…
Не знаю, кем был последний хозяин квартиры, но пластинки он покупал в одно со мной время. Я быстро пролистал толстую пачку конвертов, то глянцевых и ярких – импортных, то склеенных из оберточной бумаги – наших, Апрелевского завода, и хоть не нашел именно того, что хотел, «Сент-Луис- блюза», но и замена была подходящая. Серия «Вокруг света», седьмой номер, «Маленький цветок».
Услышав первые, пронзительные и мучительно-прекрасные такты, чуть гнусавый голос кларнета, она тоже сразу все поняла. По лицу ее мелькнула словно бы мгновенная тень, как от взмаха крыльев ночной бабочки перед ламповым стеклом. И, будто под гипнозом, она встала с кресла. Попыталась что-то сказать, возможно – напомнить о договоре, на что я, опережая непроизнесенную фразу, уже почти коснувшись губами ее губ, шепнул:
– Это там, в Замке, действовало, а здесь все клятвы недействительны…
…В своих записках (никак я не могу от этих ссылок избавиться) Берестин упомянул насчет «предохранителя», якобы мешавшего ему представить Ирину без одежды и вообще отсекавшего разные грешные мысли. Здесь он проявил наблюдательность, но не более. Или не стал, из врожденной деликатности, развивать касающуюся любимой женщины тему. Я не столь тонко организован, поэтому выскажу свои на сей счет соображения.
«Предохранитель», безусловно, имел место. На себе испытал его действие. А суть его, на мой взгляд, такова. Фенотип Ирины (то есть внешний облик), сочетающий в себе весь набор черт, делающих женщину красавицей, оказался вдобавок почти совершенно асексуальным. Именно за счет своей идеальности. Так же, как асексуальна, на мой взгляд, статуя Афродиты Таврической в Эрмитаже. Изумительно гармонична, прекрасна, куда до нее Венере Милосской, но – способна вызвать соответствующие эмоции разве что у подростка. Нормальный мужик подсознательно не верит в реальность идеального образа, как не верит, допустим, шансу выиграть «Волгу» за тридцать копеек. Баба попроще воспринимается нормально, а суперзвезда, да еще холодновато-надменная… Не к нашему рылу крыльцо. Поэтому и у меня при первой встрече с Ириной произошел своеобразный импринтинг. Я воспринимал ее очень долго как отличного товарища, дивное создание природы, но отнюдь не как возможную любовницу. И с удовольствием, но вполне спокойно смотрел, как она купалась без ничего в глухих лесных озерах…
Думаю, этот эффект предусматривался теми, кто направлял ее работать к нам на Землю. Однако всего предусмотреть нельзя, и «на каждый газ есть противогаз». Я в свое время этот секрет разгадал.
…Мы стояли посреди огромной комнаты, погружаясь в густые звуки саксофонных пассажей и в собственное головокружение, и целовались так, как пристало только двадцатилетним. Как мы это делали в самые сумасшедшие дни нашей первой влюбленности.
