В субботу, 23 августа, Париж бурлил. Таинственный призыв, исходивший от иезуитов, заставил всех объединяться; даже лавочники вооружались. Механизм, который так долго и терпеливо готовили Гизы, наконец был запущен. В каждом квартале был центр, объединявший единомышленников. Капитаны гвардии, несмотря на приказы короля, раздавали оружие; по городу ползли тревожные слухи, будто бы покинувший Париж губернатор Монморанси вернулся со своей кавалерией и рубит шпагой всех католиков, которые попадаются ему на пути. Устав от противоречивых сведений, королева-мать посылает монсеньора узнать, что происходит на самом деле.
И Генрих в сопровождении только приора Ангулемского в закрытой карете отправляется разузнать, что творится в городе.
На дверце кареты не было вензеля, но выглядывающего из-за занавески Генриха мгновенно узнали. Толпа приветствует его криками: «Жарнак! Монконтур!» Он машет в ответ рукой, слегка побледнев: приветствие слишком похоже на боевой клич.
А в это же время протестанты толпятся у дворцов Гиза и д’Омаля, бьют стекла и выкрикивают угрозы.
Генрих возвращается в Лувр и говорит матери, что избежать сражения не удастся, что толпа готова растерзать гугенотов, и если король не встанет во главе этого движения, он лишится трона.
Вечером, к великому изумлению королевы-матери, как обычно, появляются придворные, среди которых много протестантов. Один из них, капитан Парделан, изъясняется с сильным гасконским акцентом; он мечет громы и молнии и угрожает местью врагам адмирала. Слова его вскоре подтверждаются: становится известно, что на рассвете вожди гугенотов явятся к королю требовать удовлетворения. Они назовут всех виновных, кто бы ими ни оказался. У Екатерины упало сердце; в сопровождении самых верных своих приближенных она тут же удаляется в молельню.
На этом высшем совете все сошлись во мнении: необходимо опередить протестантов, другими словами, немедленно начать резню.
Зная, что Гиз тайно вернулся в Париж, Екатерина посылает за ним. Герцог выражается прямо: мина заложена, надо только поджечь фитиль. Это укрепило Екатерину и монсеньора в принятом решении: если не возглавить движение католиков, завтра Франция может проснуться под властью новой династии.
Оставалось только получить согласие короля, совершенно не подготовленного к такому повороту событий. Величественнная и мрачная, как сама Судьба, королева-мать направилась в покои сына. Застыв от страха на месте, монсеньор видит, как ее черная фигура теряется в длинных потайных проходах Лувра. Он ждал долго; минуты казались вечностью. Наконец Екатерина вернулась, еще более бледная, чем уходила. Карл не желал ничего понимать. Напрасны были признания королевы-матери в том, что она замешана в покушении на Колиньи; напрасно она убеждала Карла IX, что католики готовы выйти из повиновения королю, если такой ценой они смогут избавиться от еретиков; напрасно напоминала о преступлениях адмирала – убийствах Франсуа де Гиза и, особенно, Шарри; напрасно объясняла, что страна на грани гражданской войны, в которой Юг будет поддерживать гугенотов, а Север – Гизов. Напрасен был даже ее последний возглас: «У Вас даже нет города, где Вы могли бы надежно укрыться!»
Король уперся в своем «страстном желании творить справедливость».
Монсеньор и его друзья были крайне удручены. Издалека до них доносился приглушенный смех придворных. Скоро поползут слухи, на Лувр опустится ночь, и тогда… Екатерина представляла, что сделает Карл с ее обожаемым сыном после обвинений протестантов, представила революцию, бегство королевской семьи… Надо было использовать последнюю возможность. В одиннадцать часов королева-мать еще раз зовет монсеньора, самых верных приближенных, среди которых Гонди де Рец.
Он близко знал короля, когда тот был подростком – Гонди де Рец был воспитателем Карла, – знал фантазии, рабом которых тот был, быструю смену его настроений. Он отправился к королю и сумел внушить ему ужас перед проходимцами, которые находились совсем рядом, в двух шагах, в покоях Генриха Наваррского, и одновременно развернул перед ним панораму грандиозного театрального представления, которое потрясет вселенную, вызовет у всех восхищенное изумление, войдет в историю. Наконец Карл IX буркнул свое решающее «да», добавив, что убить надо всех протестантов, «чтобы не осталось никого, способного потом бросить ему упрек». Это значило одно – резня становилась всеобщей.
Королева-мать и монсеньор немедленно призывают Генриха де Гиза. Охваченные лихорадочной потребностью действовать, они меньше чем за два часа разрабатывают план, распределяют роли и придумывают декорации.
Гиз должен был покинуть Лувр в полночь. Резня должна была начаться на рассвете по сигналу колокола церкви Сен-Жермен-де-л’Оксерруа.
И пока убийцы готовят оружие, королева-мать удаляется в свои покои, где происходит обычная церемония отхода ко сну. Очень быстро она всех отпускает, и в первую очередь – королеву Наваррскую. Герцогиня Клод Лотарингская, которой известно о заговоре, вздрагивая, смотрит, как ее сестра направляется в покои короля Наваррского, где полно гугенотов. Она пытается подать ей знак, но Екатерина, заподозрив что-то по взгляду Клод, заставляет Маргариту удалиться.
Карл IX тоже делает вид, что отходит ко сну. В последнюю минуту он решает спасти некоторых из своих любимых партнеров по игре в лапту – Телиньи, Ларошфуко – и задерживает их. Но тут же передумывает и приказывает им покинуть Лувр, зная, что они идут на бойню.
В час ночи весь Лувр кажется спящим. Только гулко отдаются шаги часовых и голоса дворян-гугенотов, спорящих в покоях короля Наваррского. Дрожа от нетерпения, герцог Анжуйский направляется в комнату, окна которой выходят на нижний двор дворца; скоро к нему присоединяется королева-мать.
Перед взорами их расстилается ночной Париж, с его дворцами, церквями, неказистыми домишками, лабиринтами улиц. Город спокойно спал, ни о чем не подозревая, и только кое-где мелькали неясные тени, а на дверях некоторых домов появлялись таинственные белые кресты. От неба исходила живительная прохлада.
Это спокойствие и это молчание отрезвили Генриха; возбуждение, в котором он пребывал два дня, прошло. До сих пор он думал только о том, как спасти свою жизнь и свою любовь. Теперь же он вдруг представил, как в этих домах будут хрипеть умирающие, как канавы наполнятся кровью, а Сена – трупами. Он смотрит на мать и видит ее колебание, видит, что она тоже близка к раскаянию…
Вдруг тишину разорвал звук пистолетного выстрела. Однако горизонт еще не золотился зарей, и все колокола Парижа молчали… Мать и сын поняли друг друга без слов. Этот неожиданный тревожный звук окончательно сорвал все покровы, заставил их увидеть, на какое преступление они решились.
Генрих тут же зовет одного из своих приближенных дворян и немедленно посылает его к Гизу с приказанием все остановить. Но тот уже не застает герцога в его дворце; он находит его на улице Бетизи, перед домом Колиньи, труп которого выбрасывают из окна к ногам его убийцы.
Выслушав приказ монсеньора, Гиз приносит свои извинения – слишком поздно: адмирал мертв, и поправить уже ничего нельзя. Королева-мать, а за ней и Генрих тут же встают на сторону Гиза.
Резня началась в воскресенье, 24 августа, в шесть часов утра. Видя, как неистовствуют парижане, Екатерина забыла о последних угрызениях совести: если бы она защищала еретиков, толпа, не задумываясь, выпустила бы ей внутренности. А Генрих, пока улицы города, набережные и даже коридоры Лувра наполнялись трупами, думал только о принцах Конде.
Чуть свет Генрих Наваррский и его кузен были вызваны к королю. Направляясь в покои Карла IX, они оба слышали крики своих приближенных, стражи, пажей, которые разыскивали их по всему замку.
Карл бросает им в лицо яростные угрозы. Генрих выжидает, надеясь вскоре увидеть Марию вдовой и сразу же – герцогиней Анжуйской. Но вмешивается Екатерина: если убить Бурбонов, некого будет противопоставить влиятельным Гизам. Принцам был предложен выбор – смерть или крещение. Оба решают перейти в другую веру; король Наваррский без колебаний, Конде – сжав зубы. Больше их не будут держать взаперти в их покоях. С этой минуты Варфоломеевская ночь потеряла для монсеньора всякий интерес.
Первый акт трагедии заканчивается к полудню – уже было около двух тысяч жертв. Король публикует послание, в котором он снимает с себя всякую ответственность – просто семейства Гизов и Шатийонов сводили счеты. Он же не имел возможности вмешиваться, «поскольку у него было достаточно дел, и он не мог покидать стен Лувра». Екатерина все еще надеялась осуществить свой первоначальный план, согласно которому выжившие гугеноты обратят свою месть на Лотарингский дом, с которым при помощи умеренных католиков будет покончено.
