на двух кораблях, уставленных пушками. Единственным происшествием за все путешествие была потеря багажа королевы Наваррской.
Открывая заседание Штатов в церкви Шартрё в Виленёв-лез-Авиньон, Генрих произносит блистательную речь.
У него от природы был богатый дар красноречия: немногие ораторы того времени могли так, как он, подчинить себе аудиторию.
Увы! Четыре королевские армии, которым было поручено остановить мятежников, оказались не столь удачливы. Проведенная по всем правилам осада не заставила сдаться Ливрон, маленькую крепость, откуда гугеноты терроризировали все графство. Дофине был превращен в неприступную крепость, а Данвиль, чтобы еще больше досадить своему королю, развлекался, атакуя Сен-Жиль, что у самых стен Авиньона.
Эти унижения ожесточили Генриха. Всего за несколько недель судьба разрушила радужные надежды, которые он питал еще совсем недавно. Когда он выезжал из Кракова, впереди его ждали любовь, популярность, слава. Теперь возлюбленная его умерла, а подданные наносили ему оскорбление за оскорблением. Под бременем этих горьких размышлений он становился вялым, неразговорчивым, неврастеничным. Отец Оже еще раз попытался вернуть его к жизни во славу Божью.
В Авиньоне, папском городе, было много монахов. Откликнувшись на предложение иезуита, они подготовили в честь его величества грандиозный религиозный парад. Босоногие, распевая гимны, шли через весь город представители разных братств. Одни предвещали близящийся Судный день, другие, воскрешая практику XIV века, яростно хлестали себя бичами. Колокольный звон сопровождал эту апокалиптическую процессию.
Король был глубоко потрясен этим зрелищем. Его итальянская душа всегда живо откликалась на зрелища, где мистицизм сочетался с чувственностью. И он сам присоединяется к кающимся, полагая, что так ему удастся уйти от злого рока.
Близилось Рождество. Генрих, исполненный решимости показать всему миру, сколь крепка его вера, организует гигантскую процессию, в которой должен принять участие весь двор. Сам он идет впереди, с босыми ногами, подставив грудь ветру. Знатные дворяне, придворные дамы, суровые министры – все следовали за ним. Это длилось почти весь день. К вечеру странное неистовство овладело этой толпой, доведенной до экзальтации. Молодые дворяне, обнаженные до пояса, начинают до крови хлестать себя ремнями в приступе набожного мазохизма.
Потрясенная Франция видит своего короля во главе этой фантастической процессии… и не понимает.
Но благодаря этой затее страна по крайней мере избавилась от кардинала Лотарингского: этот достойный священнослужитель, в пятьдесят лет сохранивший такую же шелковистую кожу, как у его племянницы Марии Стюарт, стал подражать молодым людям, простудился и уже не оправился.
Смерть этого прелата, возглавлявшего партию Гизов, сильно облегчила отношения королевского дома с партией католиков. Екатерина Медичи, которая в течение последних пятнадцати лет боялась этого человека больше всех остальных, никак не могла поверить, что она от него освободилась. И по ночам заклятый враг являлся ей в кошмарных снах, увлекая королеву-мать за собой в царство теней…
Но религиозные процессии не принесли ни удачи лагерю сторонников короля, ни успокоения сердцу монарха. Перед ним замаячила новая угроза – угроза женитьбы, и мысль эта жестоко терзала его. Откладывать женитьбу больше было нельзя. Общественное мнение, и так не слишком благосклонное к Генриху, не могло смириться с его безбрачием, из-за которого герцог Алансонский продолжал оставаться наследником короны, что в будущем могло таить немало угроз. Значит, следовало принести себя в жертву и заменить Марию другой – спустя всего два месяца после ее смерти.
Генрих не мог с этим смириться. Перспектива разделить жизнь с надменной, требовательной принцессой, возможно, ревнивой, наполняла его ужасом. В какой-то момент он хотел решить эту проблему, женившись на сестре короля Наваррского, Екатерине де Бурбон, женщине сухой и суровой; острый ум был ее единственным привлекательным качеством. Королева-мать смертельно ненавидела детей Жанны д’Альбре, потому что предсказания говорили, что они сменят на троне династию Валуа. В крайнем случае, она предпочла бы свою собственную внучку, инфанту Исабелу, дочь Филиппа II и несчастной королевы Елизаветы, умершей в 1568 году, в возрасте 22 лет. Но король не желал даже разговаривать о невесте, которой исполнилось семь лет.
Тогда-то и возник в памяти Генриха образ мягкой и робкой девушки, на которую он произвел такое большое впечатление в Нанси.
Он сразу понял, что это – идеальная невеста. Бедная, не очень красивая, преследуемая мачехой, Луиза де Водемон Лотарингская была именно то, что нужно. Нежная, покорная, набожная и добродетельная, она сумеет окружить своего мужа теплом и не станет покушаться на его свободу.
Увлеченный своей идеей, он ни с кем не стал советоваться и через Шеверни довел это решение до Екатерины. Королева-мать спустилась с небес на землю: ее сын действительно стал слишком независимым! Она попробовала взбунтоваться, но это ничего не дало. Тогда она решила приписать этот непонятный выбор себе.
Двор был ошеломлен. Мадемуазель де Шатонёф от ярости заболела, протестанты испугались, что родственница Гизов взойдет на трон, католики обрадовались. Безразличный ко всему этому, Генрих сгорал от нетерпения. Дю Гаст и Шеверни, его чрезвычайные послы, уже мчались во весь опор по дороге в Нанси просить руки молодой девушки.
В унылом дворце графа Николя де Водемона, ее отца, Луизе отведена была роль Золушки. Мачеха, Екатерина Омальская, не удостаивала ее ни словом, не говоря уже о внимании. Поэтому бедняжка едва не умерла от изумления, когда однажды утром мачеха вошла к ней в комнату и сделала три глубоких реверанса, как положено перед королевой Франции. Она решила, что мачеха хочет над ней посмеяться, и тут же попросила прощения за то, что в такой поздний час она еще в постели. Но когда она вышла из своей комнаты, граф Водемон подтвердил необыкновенную новость. Луизе казалось, что ее коснулась своей палочкой фея. Всю жизнь она будет преклоняться перед Генрихом, но и это будет казаться ей недостаточной благодарностью за такое сказочное счастье.
Но обстоятельства, к сожалению, никак не способствовали свадебным празднествам. И пока какая-то крепость Ливрон одна сдерживала всю королевскую армию, депутаты протестантов собрались в Ниме, чтобы подтвердить свой союз.
Надеясь испугать мятежников, король сам появляется у стен Ливрона во главе свежих войск. Но он в бешенстве вынужден смириться со своим поражением, а жители Ливрона осыпают его со стен проклятиями.
Неожиданно на Генриха наваливается усталость. Он отказывается от борьбы и сдается: признает действительным договор, заключенный в Ниме, разрешает мятежникам представить ему свои жалобы. Жалкий отзвук политики сильной королевской власти, которую проводила королева-мать!
И не оглядываясь на то, что оставлено позади, король вместе со всем двором направляется в Реймс – он хочет, чтобы его короновали как можно скорее. Теперь он постоянно шутит с фрейлинами, которые оспаривают друг у друга честь понравиться ему. Внимание короля скоро привлекает мадемуазель д’Эльбёф, родственница Гизов и будущей королевы, обладавшая острым умом, в чем Генрих находил ее главное очарование. Уже через несколько дней он всерьез раздумывает над тем, не сменить ли скромную Луизу на ее бойкую кузину.
Мадемуазель д’Эльбёф производила впечатление человека, вполне способного прибрать к рукам короля и все королевство. Екатерина не на шутку испугалась.
Она делает выговор сыну, объясняя ему, что честолюбивая девушка – всего лишь орудие в руках Гизов, и умоляет не приближать к себе это опасное семейство. Генрих позволяет себя убедить, и сердце его вновь принадлежит мадемуазель де Водемон.
В Дижоне короля встречает делегация польского сената, которая хочет выяснить, каковы его намерения относительно их страны.
«Корону Польши я получил благодаря Господу и вашей воле, – величественно отвечает монарх, – и я не думаю от нее отказываться. Как только новая королева подарит мне сына, я вернусь в Краков. А пока я направлю туда двух важных и полномочных представителей».
Король торжественно въезжает в Реймс 11 февраля 1575 года. Невеста уже ждет его. При первой же
