слышал), блестяща и по форме, и по содержанию. В двадцатиминутный спич он сумел вложить все: и анализ международных отношений, и оценку внутриполитической ситуации, заклеймил происки мирового империализма и коммунистов-догматиков, не понявших сути нэпа и скатившихся до роли жалких прихвостней европейских социал-предателей, популярно объяснил, почему добрый мир с генералом Врангелем (который тоже демократ, но слегка иного толка) гораздо лучше худой ссоры с ним же и со всеми другими бывшими врагами, которые, как показывает практика, куда лучше бывших друзей. Он даже развил эту тонкую мысль — что враг вообще во многом лучше, чем друг, потому что диалектика развития говорит о чем? Враг предать не может, а друг — почти как правило. Враг может эволюционировать только в друга (а куда же еще?), в то время как друг — только во врага (что, очевидно, хуже), и вообще всегда и везде предают только друзья…
Слушающие его речь улыбались, кивали, перешептывались одобрительно. Умеющие читать между строк и понимать смысл помимо слов русские люди делали для себя далеко идущие и оптимистические выводы.
Жаль, что в истории моего мира Троцкий как-то отошел в тень (возможно, оттого, что ему не довелось стать организатором Октябрьского переворота и Главкомом Красной Армии), и только во всеми забытых библиотечных хранилищах пылятся его труды по теории так и не наступившей Мировой революции и по литературоведению.
Завершился его спич совершенно блистательным афоризмом, который я тут же занес в свою записную книжку: «И пусть наши враги знают — на всякую принципиальность мы ответим абсолютной беспринципностью!»
Он вытер капельки пота с разрумянившегося лица, медленно выпил совершенно выдохшееся шампанское и поклонился Новикову.
Андрею пришлось говорить ответный тост. Я испугался, что Новиков тоже затеет нечто аналогичное. Две даже и блестящие речи подряд — это уже перебор. Но Андрей оказался на высоте. Окинув длинный, на полсотни с лишним персон, стол каким-то очень печальным, не совпадающим с общим весельем взглядом, он сказал так: «Недавно я случайно перелистывал книгу одного из величайших русских поэтов… — пауза. Все, и я в том числе про себя продолжили — Пушкина. Кто-то, возможно, вспомнил Лермонтова. Однако Андрей обманул ожидания. — …Тютчева, — сказал он. — И прочитал там строки, которые, случайно или нет, не знаю, но никогда раньше не попадались мне на глаза…»
Он опять сделал паузу. Словно колебался, говорить или нет. И все же сказал. Вот они:
Опять помолчал. И все в зале замерли. Новиков вскинул голову и поднял бокал повыше.
— Так вот, дай нам всем бог одержать в этой мистической битве окончательную победу…
Гости еще пару секунд молчали, а потом послышались какие-то неуверенные аплодисменты, сочувственные междометия, просто вздохи. А Лев Давыдович вдруг резко поднялся, схватил левую, свободную от бокала руку Новикова двумя своими руками и выразительно ее встряхнул. И снова сел, не сказав ни слова.
…А у меня вдруг холодок пробежал по спине. Хотя Андрей, конечно, говорил о недобитых большевиках и прочих агентах мирового империализма, осужденных историей на гибель, но не желающих смириться с таким исходом, мне вдруг снова представился Артур. Непонятный и таинственный, не то спаситель, не то смертельный враг. Как правильно подметил товарищ Троцкий, — диалектика.
И глянув на сидевшую от меня через Шульгина Аллу, я понял, что и она подумала сейчас примерно то же самое…
Глава 3
Хотя Шульгин и говорил о своем недоверчивом отношении к таинственной квартире в Столешниковом, после банкета мы отправились именно туда. Мы — это я с Аллой, Шульгин, Новиков и присоединившийся к нам уже в вестибюле человек, который показался мне несколько странным. За столом он сидел у дальнего торца, и познакомиться раньше нам с ним не пришлось.
А сейчас он продел руки в рукава поданного гардеробщиком длинного демисезонного пальто, утвердил на голове широкополую шляпу, повесил на сгиб локтя туго скрученный зонт-трость и лишь после этого подошел к нам. Худощавый, высокий, пожилой уже мужчина, похожий одеждой и манерами на земского врача, а выражением глаз, некоторой всклокоченностью бороды и, главное, усмешкой — на цыгана-барышника. Такое вот сочетание.
— Честь имею, — приподнял шляпу и слегка поклонился мне и Алле. С остальными он явно был давно и хорошо знаком.
— Удолин, Константин Васильевич. Экстраординарный профессор многих универститетов обеих Россий. По совместительству — чернокнижник.
Я тоже назвал себя, пожал протянутую руку. Когда мы направились к машине, я выразил удивление составу нашей компании. Отчего столь приятные дамы, тем более жены моих друзей, не сочли возможным почтить наш тесный круг своим присутствием?
— Ничего особенного. Просто мы бы хотели побеседовать кое о чем в присутствии Константина Васильевича прямо сегодня. Дамам там делать нечего, у них свои заботы, ну а поскольку время уже позднее и перебираться еще куда-нибудь смысла нет, так Алла пускай с тобой будет. Мы еще пообщаемся, сколько нужно, а для нее тихая спаленка найдется, — ответил мне Новиков.
— Что, дело настолько неотложное, что и до завтра не терпит?
— Кто может знать, что терпит, а что нет? — вопросом на вопрос ответил Шульгин. — Жизненный опыт подсказывает, что от сделанного сразу вреда обычно не бывает, а вот если откладываешь что-то, рискуешь подчас опоздать навсегда…
Тут он прав, мой жизненный опыт говорит о том же. И еще я заметил, что, несмотря на достаточный повод и богатейше накрытые столы, оба моих приятеля трезвы совершенно. Очевидно, кроме тех самых бокалов для официальных тостов, ничего больше и не пили. Да и на меня несколько большее количество шампанского с коньяком особого влияния не оказали. Зато у Аллы глаза выдавали, что ей по-настоящему хорошо. И профессор был заметно навеселе.
Ночной город был тих и пуст. Действовал строгий комендантский час, и за исключением частых парных патрулей вдоль улиц и более мощных постов, оснащенных автомобилями или броневиками, на площадях, Москва была совершенно безлюдна. Основная работа переместилась под крыши соответствующих учреждений, где сейчас шли непрерывные допросы, из пленных добывали подробную информацию о сумевших скрыться соучастниках, пока не засветившихся руководителях и вдохновителях, оставшихся неизвестными властям конспиративных и явочных квартирах, тайниках с оружием, банковских счетах и прочих интересных вещах. Рутинная работа, чья очередь наступает после бурных и веселых дней открытой вооруженной борьбы.
Устроив Аллу на ночлег в небольшой спальне напротив ванной комнаты, я вернулся в гостиную.
Там я застал живописную сценку. Новиков перебирал древние винипластовые граммофонные пластинки, сидя на корточках возле огромного лампового стереомузыкального аппарата, а Шульгин стоял рядом с открытой дверцей резного деревянного буфета.
Профессор Удолин, видимо, отвечая на ранее заданный вопрос, агрессивно выставил вперед бороду с сильной проседью.
— Водки — да, выпью! За победу, если это у вас так называется. А главное, чтобы легче войти в нужное состояние. Как будто не знаете моей методы. Могли бы и не спрашивать…
