лиловую тогу, с досадой ударил по подлокотнику лежанки сразу тремя средними конечностями.
— Сорвалось! — надрывно выбулькнул он. — Но, бессмертные предки, нигде же не сказано, что двуногие этой породы имеют плазменные жала. Испортили такую ловушку! Я буду жаловаться…
— Что же делать, на то и охота. Никогда не знаешь, что может случиться, — не желая гневить эманацию предков, смиренно встопорщил антенны второй, одетый в малиновую тогу наемного егеря. — Пусть все будет так, как угодно достославным… Но я чую, что не далее как в сотне твербулей отсюда в пространство ввинчивается межгалактический кокон кочующих пфердов. Это тоже достойная добыча. Посмотрим, на что они обычно клюют в этот сезон…
И шлепнул на овальную крышку походной автоматической чучельницы толстый засаленный том».
Этот многое объясняющий эпизод к основному тексту был подверстан в скобках, с пояснением, что мнение официальных инстанций он не отражает. Но в штат еженедельника меня все равно зачислили. Не каждый, даже крайне популярный репортер начинает свой творческий путь с сенсации галактического масштаба.
На тему этого первого в моей жизни настоящего приключения я размышлял долго, даже вот и сейчас вспомнил. Не знаю, действительно ли нам с Маркиным не поверили или это была такая игра заинтересованных спецслужб, но развития тема, могущая перевернуть представление человечества об окружающей нас ветви Галактики, не получила никакого. А ведь я могу поклясться хоть чем, что ни тени галлюцинации в происшедшем не было. И бортовые видеокамеры записали-таки панораму «курортной зоны» со всеми оттенками цветовой гаммы пляжа и моря. Канули эти пленки в дебрях канцелярии «Особого по делам государственной важности присутствия».
Да вот самый лучший довод — через не слишком большой промежуток времени я встретил Валентина Петровича уже с адмиральскими шевронами на рукавах и в должности высокопоставленного сотрудника той самой службы галактической безопасности, которая нас с ним долго допрашивала. Это о чем-то говорит?
Моя собственная карьера с тех пор тоже развивалась вполне благополучно, словно кто-то мне деликатно, но последовательно протежировал… Или держал под присмотром «на длинном поводке».
Глава 13
Ключ в двери скрипнул как раз тогда, когда я, умиротворенный воспоминаниями о далекой, но безмятежно счастливой молодости, начал слегка задремывать. Настроившись, я собрался увидеть во сне что-нибудь доброе, даже слегка сентиментальное, и вот…
Дверь открылась, и я, не желая изображать человека неестественно спокойного, тут же рывком сел на койке. Даже ни в чем не виноватые люди в подобных местах сохраняют видимость душевного спокойствия только значительным напряжением воли.
— Пойдемте, — предложил юноша в командирской форме Красной Армии. Похожий на одного из тех, вчерашних, в «Мотыльке».
…Сопровождающий привел меня на третий этаж, в помещение, весьма напоминающее здешние «присутственные места». Две просторные смежные комнаты, в меру неопрятные. Высокие потолки, не слишком яркое электрическое освещение, разностильная мебель, собранная по царским еще департаментам и квартирам экспроприированных богачей. Окна, задернутые плотными бордовыми шторами, запахи застарелого табачного дыма и другие, которые распространяют вокруг себя люди, явно не ежедневно принимающие душ и меняющие нижнее и верхнее белье.
Кроме Станислава, я увидел здесь еще троих мужчин в такой же, как у него, полувоенной форме, отличающейся только цветом гимнастерок и брюк. И, к своему то ли удивлению, то ли разочарованию, — Людмилу, тоже одетую по-советски: в узкую шерстяную юбку, шевровые сапожки, чуть не лопающиеся на тугих икрах, коряво сшитую кожаную куртку и красную косынку. Она сидела в уголке за некогда полированным, а теперь исцарапанным и заляпанным чернильными пятнами столом и читала бумаги из замусоленной картонной папки.
Украдкой вскинула глаза и снова уставилась в плохо пропечатанные строчки.
Высокие часы в противоположном углу показывали 21 час.
— Здравствуйте, товарищ Риттенберг, — не вставая, протянул мне через стол руку главный здесь, наверное, человек, лет сорока, с кривоватой растрепанной бородкой, в чеховском пенсне. — Мы с удовлетворением восприняли ваше согласие помочь нам в работе…
— Здравствуйте, — ответил я. Нашел поблизости свободный стул, как можно бесцеремоннее подтянул его к себе, сел. — Помогать я всегда рад. Это мое даже, в некотором смысле, кредо. Ну и немножко профессия… Со всем, отсюда вытекающим.
— Ах да, да, конечно, — сообразил, что я имею в виду, собеседник. Пошевелил длинными худыми пальцами над разложенными по столу бумагами. — Первый, так сказать, взнос, которым мы с вами рассчитались, это ваша жизнь… и здоровье. О следующих можно поторговаться.
— Не согласен. Жизнь и здоровье всего лишь необходимое условие для самой возможности нашего дальнейшего сотрудничества. Так что еще неизвестно, может, это я вам пошел навстречу, не став разгрызать, допустим, зашитую в воротнике ампулу с ядом.
Один из стоявших сбоку от стола «товарищей» дернулся, но начальник остановил его жестом.
— Игорь Моисеевич шутит. Он не принадлежит к тому типу людей, которые готовы на подобные решительные шаги. Но смысл в ваших словах есть, — вновь обратился он ко мне. — После применения процедуры принуждения к сотрудничеству ваша потребительская стоимость значительно упала бы…
Видел я уже таких мужчин, с непреодолимой склонностью к разглагольствованиям там, где следует говорить коротко, сжато и по делу. Очевидно, им кажется, что таковые словесные конструкции придают им значительности и убедительности.
— Вам не приходило в голову, что все наоборот? Если бы вы начали с процедуры принуждения, то заведомо поставили бы крест на всей операции, которую, судя по всему, намереваетесь продолжить и возлагаете на нее определенные надежды. Поясняю — со мною что-то такое происходит, и вся цепочка рвется. От источника, который передал какую-то, очевидно, важную информацию через ту вон дамочку, — я показал пальцем на Людмилу, — потом через меня и до почти самой головки «Братства». Она, конечно, сама тоже выходит из игры, исчезаю я… Выводы способен сделать самый ограниченный контрразведчик. Разумеется, обесценивается сама информация, сворачивается вся сеть агентуры, причастная к делу. И вы остаетесь — с чем?
Теперь для убедительности нужно взять без разрешения папиросу из коробки на столе, закурить и ждать развития событий.
— Нет, ты посмотри, Вадим Антонович, как он нагло себя ведет! — вдруг, совершенно против логики происходящего, вскочила со своего места Людмила. — Если каждый беляк… — она даже задохнулась от праведного пролетарского гнева. — Правильно я говорила — нечего с ним нянькаться. Уже давно бы все как на блюдечке выложил и сам по всем явкам нас провел. Сейчас бы все его помощнички и резиденты сидели бы по камерам и кололись только так…
Она даже, как подлинная фурия революции, изобразила намерение схватить меня за грудки своими неслабыми ручками.
Это уж такой наигрыш, что я на секунду растерялся. Но тут же подумал: а вдруг у них подобная истеричная несдержанность в порядке вещей? Нервы у граждан истрепаны годами войн и перманентных революций…
Я нагловато ей усмехнулся и подмигнул, даже сделал руками короткий, почти неуловимый жест, напоминающий ей то, что у нас уже было, и как бы предлагающий повторить это же в ближайшее время. Вообще-то этот жест из «лексикона» тамильских сепаратистов, с которыми я имел дело во время индо- цейлонской войны, но Людмила поняла его без перевода. Она одновременно и еще больше рассвирепела, и смутилась. Наверное, сочла, что нарушила чем-то свой революционный долг, вложив в исполнение
