— Но что, если это все-таки случится? — тихо спросила Габриэла, опуская голову, и глаза ее полыхнули упрямым огнем. — Что мне тогда делать? Оставить своих детей в ближайшем монастыре, а самой бежать куда-нибудь на другой конец страны? Я не хотела бы рисковать подобным образом, тем более что рискую-то я не своей собственной жизнью, а чужой! Ведь я знаю, что это такое, святой отец, я сама через это прошла!
— Это, наверное, очень тяжело — знать, что тебя бросила родная мать, — печально согласился отец Коннорс, вспоминая тот далекий день, когда он обнаружил труп своей матери. Он так и не смог забыть этой картины, хотя с тех пор прошло более пятнадцати лет, посвященных молитвам и служению богу. Мать лежала в ванне, и вода в ней была черной от крови — она перерезала себе вены старой бритвой отца. Но больше всего Джо поразило не это: в первый и последний раз он видел свою мать голой.
— Да, тяжело, — согласилась Габриэла. — Но для меня это было и огромным облегчением. Когда я убедилась, что останусь в монастыре, что мне ничто не грозит и что весь этот кошмар остался в прошлом, я готова была петь и смеяться от радости. Я до сих пор считаю, что матушка Григория спасла мне жизнь. Она заменила мне и отца, и мать, и родных, которых у меня никогда не было.
— Я разговаривал с ней на днях, — сказал отец Коннорс. — Она очень рада, что ты решила остаться и вступить в орден. Из тебя выйдет добрая монахиня, сестра Берни. Я знаю, что ты — хороший, добрый, совестливый человек, наделенный удивительным терпением и чувством смирения. А для служения богу это самое главное.
— Спасибо вам за добрые слова, святой отец, — ответила Габриэла смущенно. — Вы… вы тоже добрый, внимательный и чуткий. И вы мне очень помогли.
Она снова смутилась и покраснела. Врожденная стеснительность вернулась к ней, когда она заметила, что они вернулись в переднюю часть сада, где еще стояли оставшиеся от завтрака столы. До этого ей казалось, что они одни во всем мире, и сейчас она с удивлением заметила нескольких девушек из своей группы, которые снимали со столов скатерти.
— Берегите себя, сестра, — ласково сказал отец Коннорс и, попрощавшись с Габриэлой, вернулся в церковь, чтобы забрать свой черный кожаный портфель. Монастырь Святого Матфея нравился ему все больше и больше; незаметно он сделался важной частью его жизни.
Какое послушание изберет для себя сестра Бернадетта, он не знал; легче всего было представить, как она заботится о детях, лечит их, утешает, рассказывая на ночь удивительные сказки о добрых феях и эльфах с крошечными фонариками, которые с наступлением сумерек вылетают в луга и на поляны, чтобы водить свои таинственные хороводы среди цветов и трав. (Тут он, сам того не подозревая, попал в точку — буквально на днях Габриэла написала волшебную сказку, которая, по ее замыслу, должна была стать первой из целой серии историй для воспитанников школы Святого Стефана.) Он забрал свои вещи и, попрощавшись с несколькими пожилыми монахинями и настоятельницей, вышел за ворота монастыря. Габриэла в это время — засучив рукава и подоткнув подол платья — уже драила кухонный пол вместе с двумя другими кандидатками. Она была так занята, что не заметила ни одного из тех злобных взглядов, что бросала на нее сестра Анна, несколько раз заходившая в кухню за какой-то надобностью.
Точно так же часом раньше она не заметила и матушку Григорию, которая, стоя у окна своей кельи, внимательно наблюдала за своей воспитанницей, прогуливавшейся по саду в обществе молодого священника. Правда, Габриэла и отец Коннорс не делали ничего предосудительного, однако старая настоятельница сразу подумала, . что они могли бы быть потрясающей парой. И чем чаще Габриэла улыбалась отцу Коннорсу, тем мрачнее и сосредоточеннее становилось лицо старой монахини.
Матушка Григория думала об этом до самого вечера, но, когда за ужином она снова увидела Габриэлу, у нее язык не повернулся что-то ей сказать. Молодая девушка казалась такой веселой и была столь очевидно счастлива своей жизнью в монастыре, что беспокойные настроения оставили настоятельницу. «Просто я становлюсь старой и мнительной», — решила матушка Григория, вспоминая внезапный приступ страха, ледяной рукой сжавший ее сердце, когда она подошла к окну и увидела в дальнем конце сада Габриэлу и священника. «И глупой…» — добавила она про себя. В конце концов, она достаточно хорошо знала Габриэлу, чтобы не волноваться на ее счет.
На следующей неделе в монастырь приезжал другой священник. Отцу Коннорсу пришлось снова отправиться в поездку по делам епископства, и он сумел вернуться в Нью-Йорк только накануне Пасхи. Всю Страстную субботу отец Коннорс выслушивал исповеди монахинь и послушниц, которые от души радовались его возвращению. В монастыре Святого Матфея все уже знали, что от других священников его отличало неформальное отношение к таинству исповеди и редкое чувство юмора, приносившее кающимся значительно большее облегчение, чем самые долгие молитвы. Это признавали все, в том числе сестра Эммануэль и наставница новицианток сестра Иммакулата, которые, дождавшись, пока отец Коннорс выйдет из исповедальни, пригласили его на утреннее разговение.
— С удовольствием приду, если мать-настоятельница не будет иметь ничего против, — ответил отец Коннорс, отдуваясь и вытирая полотенцем блестящее от пота лицо. (Он провел в душной исповедальне несколько часов кряду и совсем запарился.) — Не думаю, чтобы матушка Григория возражала. Но я обязательно у нее спрошу, — сказала сестра Иммакулата со смущенной улыбкой. Когда-то она была очень красива, но время оставило на ее лице свой след. Сестра Иммакулата была монахиней уже больше сорока лет.
— Договорились, — кивнул отец Коннорс и улыбнулся в ответ. Он очень любил разговаривать со старыми монахинями — ему нравились их ясные, ничем не замутненные глаза, их светлые улыбки, их острый и наблюдательный ум и их уже почти неземная мудрость, которую молодой священник часто был не в состоянии постичь.
Особенно он любил смотреть на их лица. Это были не лица, а лики, свободные от суеты мира. Каждая морщинка на них была руслом ручья, который во время молитвы наполняли слезами радости и умиления. Многие из них были по-настоящему стары, но и телом, и душой они были покрепче иных молодых, не познавших счастья монастырского служения.
— В этом году, — вставила сестра Эммануэль, — праздничную трапезу будут готовить для нас послушницы и кандидатки в орден. Скажу вам по секрету, святой отец, они начали еще вчера, и работы осталось еще довольно много…
И она стала с гордостью рассказывать о «своих девочках», которых готовила к новициату, и о том, какие блюда предназначены для празднования светлого Воскресения Христова.
— ..Будет индейка, будет копченый окорок, ветчина с медом, сладкая кукуруза, тушеная фасоль и картофельное пюре, не говоря уже о десерте… — Тут сестра Эммануэль почувствовала, что она, пожалуй, слишком увлеклась перечислением, и замолчала, не упомянув ни о сладком рулете с маком, ни о булочках с корицей, ни о фруктовом желе с мятой, которое несколько старых монахинь взялись приготовить по особому рецепту.
— Что ж, звучит очень заманчиво, — согласился отец Коннорс. — Я обязательно приду.
Он давно знал, что завтра в обители ожидают гостей.
Кроме двух священников, которые должны были отслужить праздничную мессу, на Пасху в монастырь обычно съезжались родственники и друзья монахинь и послушниц. Иногда их бывало так много, что все не помещались в трапезной, и тогда — если позволяла погода — разговение устраивали прямо в саду. В этом году весна выдалась ранняя и теплая, и молодой священник был уверен, что завтрашняя трапеза тоже пройдет под открытым небом.
— Могу я быть чем-нибудь полезен? — вежливо поинтересовался отец Коннорс. — Между прочим, один из наших прихожан прислал нам несколько ящиков отменного калифорнийского вина. Оно довольно слабое, так что, если мать-настоятельница позволит, я мог бы привезти завтра два-три ящика.
— Это было бы чудесно, святой отец! — воскликнула сестра Иммакулата и просияла. Обычно матушка Григория не разрешала монахиням даже прикасаться к вину, но на Пасху она делала из этого правила исключение. Кроме того, гости из числа родственников и друзей тоже, наверное, были бы не прочь пропустить по стаканчику.
— Вы очень хорошо придумали, — согласилась и сестра Эммануэль. — В этом году мы как-то совсем забыли про вино, так что если вам это не трудно…
Ему было не трудно. Когда на следующий день отец Коннорс приехал в монастырь, на заднем сиденье его машины стояло целых шесть ящиков легкого калифорнийского вина, которое он привез, предварительно
