У дверей кельи стоял Джо. Стоял и смотрел прямо на нее. Лицо его было перекошено, словно от боли.
— Привет, — негромко произнесла Габриэла. Его появление было, конечно, неожиданным, однако она не очень удивилась. Из церкви можно было выйти двумя путями. Отец Джо обычно пользовался самым коротким из них — тропинкой через монастырский сад, которая вела прямо к калитке в воротах. Но существовал и второй путь — по крытой галерее, через административный корпус и парадную дверь. Ту самую дверь, которая когда-то показалась маленькой Габриэле похожей на дверь тюрьмы или людоедского замка.
— Что-нибудь случилось? — спросила она, когда Джо ничего не ответил.
Он отрицательно покачал головой, но выражение его лица нисколько не смягчилось.
— Ты выглядишь так, как будто у тебя неприятности.
Джо долго не отвечал. Потом, не отрывая от нее своих воспаленных глаз, он шагнул вперед и прикрыл за собой дверь, хотя оба знали, что поблизости никого нет.
Выходящими в этот коридор кельями никто не пользовался уже несколько лет.
— Да, у меня неприятности, — тихо сказал Джо, но больше ничего не прибавил. Он просто не знал, с чего ему начинать и какими словами выразить то, что было у него на сердце. , — Что же все-таки произошло, Джо? — спросила Габриэла таким тоном, каким обычно говорят с ребенком.
Лицо и поза Джо напомнили Габриэле маленького мальчика, которого она недавно видела во сне. «Кто тебя обидел?» — хотелось ей спросить, но она понимала, что Джо ее просто не поймет. Поэтому она просто смотрела на него, ожидая ответа, и Джо неожиданно отвел взгляд.
Шагнув к столу, он взял в руки одну из отложенных Габриэлой бухгалтерских книг и начал рассеянно ее листать.
— Что ты здесь делаешь, Габи? — глухим голосом спросил он.
Он назвал ее Габи — именно Габи, а не Габриэла и не сестра Бернадетта, и ей вдруг стало понятно, что они снова — близкие друзья. Даже больше — Габриэле Джо казался почти что родным.
— Сестра Эммануэль никак не может найти кое-какие счета, которые необходимо срочно оплатить, — пояснила она. — Я подумала, что их могли отнести сюда.
Ее платье было в пыли, выбившиеся из-под платка волосы растрепались, щеки покрылись легким румянцем.
Габриэла выглядела прелестнее, чем когда-либо, и Джо не мог этого не заметить. Он стоял так близко, что мог бы до нее дотронуться, но не посмел. Он только положил на край стола старую книгу, которую все еще держал в руках, потом беспокойным жестом передвинул ее поближе к центру.
— Я все это время думал о тебе, — сказал он почти печально, но Габриэла не поняла, что он имел в виду. В его словах не было ни малейшего следа неудовольствия или раздражения, и она почувствовала, как у нее немного отлегло от сердца.
Должно быть, удивление все же отразилось у нее на лице, поскольку Джо поспешно добавил:
— Слишком много.
Он слегка выделил голосом первое слово, и Габриэла снова задумалась о том, что это может означать.
— Ты… ты, быть может, жалеешь, что рассказал мне о Джимми? — спросила она.
В тишине этой прохладной, пустой кельи ее голос прозвучал так тепло и нежно, что Джо ощутил его как физическую ласку. Он слегка вздрогнул, потом закрыл глаза и покачал головой. Его рука медленно поднялась, и, прежде чем Габриэла успела осознать, что происходит, ее пальцы очутились в его теплой, чуть шершавой ладони.
Прошло несколько секунд, прежде чем он снова открыл глаза. Габриэла все еще подыскивала подходящие слова, которые могли бы успокоить его. Но Джо опередил ее. Когда ей уже казалось, что она вот-вот их найдет, он открыл рот и заговорил:
— Разумеется, я не жалею об этом, Габи. Ведь мы с тобой — друзья. Я думал о других вещах. О тебе, о себе, о том, как мы жили раньше… о людях, которые причинили нам столько боли и зла. О тех, кого мы любили и потеряли… — Тут Габриэла подумала, что он потерял намного больше. У него были родители и брат, которых Джо любил и которые любили его. Сама же она в последнее время все чаще и чаще сомневалась в том, что родители ее когда-нибудь любили. Поэтому считала, что скорее обрела многое, чем потеряла. Нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было.
— Мы посвятили свои жизни служению богу, — произнес Джо каким-то отчаянным голосом. — И это должно быть для нас главным, ведь так?!
Он как будто искал ответ на какой-то мучивший его вопрос, который не осмеливался задать вслух.
— Конечно, — уверенно ответила Габриэла. — Ты и сам это знаешь — зачем же спрашивать?
— Да, я знаю, — кивнул он как-то безнадежно. — И еще неделю назад я был совершенно уверен, что никогда не сделаю ничего, что могло бы повредить… моей и твоей жизни, — сказал он, так и не осмелившись произнести слово «вера».
Габриэла покачала головой. Она все еще ничего не понимала.
— Ты ничем мне не повредил, — сказала она и ласково улыбнулась ему, как мать улыбается заплаканному малышу, спеша его успокоить, но еще не разобравшись, что за беда с ним приключилась. — Ни ты, ни я не сделали ничего такого, за что нас можно было бы осудить.
В ее голосе звучала такая уверенность, что Джо показалось, будто ему вонзили в грудь кинжал. Такой чистоты и невинности он еще не встречал никогда и нигде.
— Я сделал, — сказал он упрямо.
— Да нет же, ты не мог! — воскликнула Габриэла в полной уверенности, что он не мог совершить ничего дурного ни против веры, ни против нее, ни против кого бы то ни было.
— Мои мысли… — проговорил Джо и посмотрел ей прямо в глаза. — Это были опасные мысли, Габриэла.
Ты… п-понимаешь?
Яснее он просто не мог выразиться, не рискуя оскорбить Габриэлу. Священник и монашка были героями слишком большого количества анекдотов и игривых романов, чтобы Джо мог называть вещи своими именами.
— Нет. — Габриэла широко распахнула свои огромные голубые глаза.
Душа ее была открытой и доверчивой. Сама того не сознавая, она чуть придвинулась к нему, и Джо тоже качнулся ей навстречу. Он просто не мог противиться той силе, которая толкала их друг к другу. Это было неподвластно им.
— Я… не знаю, как тебе сказать… — пробормотал Джо неуверенно. В его глазах снова заблестели слезы, и Габриэла легко коснулась его щеки. Она еще никогда и ни к кому не прикасалась так, тем более — к взрослому мужчине, и в этом прикосновении было столько нежности и ласки, что Джо сдался. Он не мог больше скрывать свои чувства ни от нее, ни от себя.
— Я люблю тебя, Габи, — прошептал он севшим от волнения голосом. — Да, люблю… И я не знаю, что мне теперь делать. Я очень боюсь причинить тебе боль, боюсь осложнить тебе жизнь лишними проблемами, но я должен был тебе сказать… И, прежде чем бежать отсюда без " оглядки, я должен выслушать твой ответ. Быть может, я обращусь к епископу с просьбой о переводе в другое место, быть может, вовсе откажусь от сана и уеду куда-нибудь далеко, где ничто не будет напоминать мне о тебе…
Он уже два дня боролся с этим искушением, но любовь была сильнее его. Джо понимал, что если он не увидит Габриэлу в последний раз и не признается ей в своих чувствах, то ему не будет покоя нигде, в какой бы отдаленный уголок земли он ни забрался.
— Нет, нет, не делай этого! — испуганно вскричала Габриэла. Мысль о том, что она может потерять Джо, в одно мгновение вернула ее в наполненное ужасом детство. На его слова о любви она почти не обратила внимания, вернее — не придала им такого большого значения.
Габриэла считала Джо своим другом и не желала его терять. Ни за что.
— Ты не можешь уехать… — тихо добавила она, глядя в пол. — Не уезжай, пожалуйста.
— Я должен, иначе я просто сойду с ума. Видеть тебя, слышать, знать, что ты совсем рядом, в пяти минутах езды, и не иметь возможности… — Он не договорил и решительно тряхнул своими густыми волосами. — Нет, это невозможно. Я не могу… О, Габи!..
