капитал которой (сто миллионов) состоял исключительно из государственных билетов, с самого своего основания, несмотря на то что она облегчала общественный долг от огромного бремени, вызывала крайнюю неприязнь парламента.
Теперь парламент потребовал отчета о всех поступлениях и о всех тратах его величества.
«Пока я олицетворяю королевскую власть, — был ответ регента, — я не допущу, чтобы ее унижали подобным образом».
Теперь Ноай затевал заговор. Парламент нашел общий язык с консервативными силами двора. В Бретани мелкая аристократия, сочтя себя уязвленной в своих привилегиях, подняла большой шум. В Париже снова пошли в ход куплеты. Филипп нередко находил под своей салфеткой открытые угрозы смерти.
Положение Георга I было не лучше. Кабинет министров, преследуемый и тори, и вигами лорда Таунзенда, с трудом получил большинство в десять голосов. Принявшая скандальный характер ссора восстановила принца Уэльского против отца, и у оппозиции возникла идея замены монарха.
Подвергаясь одним и тем же опасностям, герцог Орлеанский и король Англии с ужасом наблюдали за испанским осиным гнездом. Император, у которого не было своего флота, объявил Великобритании, что она является гарантом подписанного соглашения, и потребовал, чтобы та вернула Сардинию. Альберони, игравший по-крупному, предложил Франции союз, а в качестве добычи… право завоевать принадлежащую Австрии часть Фландрии.
Не обращая на него внимания, члены Тройственного Союза принимают мудрое решение не вмешиваться и вместе выработать пункты мирного соглашения, которое они предложат двум сторонам.
Но господин д’Ибервиль, открыто восхищавшийся Испанией, не мог вести эти переговоры — только одному человеку полностью доверяли англичане, только один человек был способен проводить политику регента.
Назначенный послом в Лондон, Дюбуа, который всего два года назад терялся в безымянной толпе «приближенных», обсуждает со Стенхоупом будущую политическую карту Италии, делит короны, пытается уравнять в правах наследника Карла Великого и Филиппа II.
Донесения, полученные из Парижа в конце ноября, быстро вернули Дюбуа к действительности. Сельямаре, за спиной которого стояли все приверженцы старых порядков, удалось создать сильное движение в пользу Испании. Офицеры, выслужившиеся во время последней войны, молодые люди, стремящиеся получить свои эполеты, финансисты, жаждущие прибылей, романтически настроенные дамы — все горели желанием поддержать внука Людовика XIV в его борьбе против второстепенного противника. Д’Юксель уговаривал регента, объясняя ему, сколь заманчива перспектива Италии, объединенной под властью представителя династии Бурбонов, дона Карлоса. Он не понимал, что, встав на сторону Католического короля, Франция, по существу, возродит старую коалицию и обречет себя отражать сразу на трех фронтах удары армий императора.
Устав за двадцать шесть месяцев борьбы, Филипп заколебался. Он слишком привык к роли великого и мудрого принца, чтобы оставаться бесчувственным к недовольству своего народа: его непопулярность все увеличивалась, и ссора с кузеном расстраивала его, как в первые дни их конфликта.
Известие о серьезной болезни Филиппа V окончательно его поколебало. Несчастный монарх, впадавший в слабоумие, оглох и ослеп и даже не слышал ударов жезла, которым главный мажордом возвещал о прибытии Альберони, никого не допускавшего к монарху. Если эта отвратительная итальянская марионетка исчезнет, то вместе с ним сойдет со сцены и Елизавета Фарнезе, и тогда в Испании будет новый король — сын Марии-Луизы Савойской, внучатый племянник герцога Орлеанского, и он-то наверняка будет за союз с Францией.
В таком сомнении пребывал Филипп, раздираемый угрызениями совести и сожалениями, прежде чем решиться покончить с нейтралитетом, с подписанным в Гааге соглашением, с британской дружбой — со всем, к чему вынудили его обстоятельства.
Узнав об этом, аббат Дюбуа садится на первый же корабль и, появившись в Париже, застает там следующую картину: двор и парижане увлекаются воспоминаниями о войне, парламент дышит ненавистью, между Ноайем и Лоу открытая вражда.
Дюбуа тут же встает на сторону шотландца, расхваливая на все лады процветание, которым Великобритания обязана своему Королевскому банку и своей Южной компании; ее вот-вот должен возглавить сам Георг I. Сторонников Испании он открыто называет ворами и мошенниками.
Но в декабре все меняется. Выздоровление Филиппа V удваивает наглость Альберони и открывает глаза регенту. Ноай вынужден признаться в астрономическом дефиците годового баланса, тогда как Лоу выдает своим пайщикам огромные дивиденды только за один квартал.
Беспомощность и никчемность людей прошлого бросается в глаза. На что способен д’Юксель? Развязать европейскую войну. А Ноай? Довести всех до банкротства. И маршалу и герцогу регент решительно предпочитает аббата-плебея, авантюриста по натуре.
В письме, направленном регентом в Мадрид 24 декабря, прямо говорится, что Франция не станет вмешиваться в дуэль между Испанией и Австрией. Новая выходка парламента 26 января 1718 года приводит к изгнанию Дагессо. Ноай смиренно приносит прошение об отставке, видя свое поражение, Лоу становится настоящим руководителем экономики страны, а успокоенный Дюбуа отправляется в Лондон.
Однако Филипп вовсе не отдается слепо новой политике: он заставляет Ноайя войти в Совет по регентству, но в то же время поручает аббату защищать законные интересы Испании, а по необходимости — спасти ее от нее самой.
«Я регент Франции, — писал он, — и должен вести себя так, чтобы никто не мог упрекнуть меня, будто я забочусь только о себе».
Сын аптекаря против сына садовника
Филипп V поправился только физически — умственное состояние этого несчастного короля оставалось плачевным, и он полностью зависел от своей жены, другими словами — от своего первого министра. Альберони, агрессивность которого после недавно пережитого им страха перед изгнанием только увеличилась, сбрасывает все покровы и открыто начинает заниматься заключением союза между Швецией и Россией, мечтает об объединении всех сторонников Стюарта и поручает Сельямаре организовать заговор с целью отстранения регента от власти.
Тем временем Георг I, напуганный и возможностью создания Северной лиги, и угрозами, исходящими от Якова Стюарта, единственное свое спасение видит в союзе с Францией, полагая гарантом этого союза Дюбуа. Скромный посланник в августе 1716 года, аббат в январе 1718-го становится настоящим руководителем этого Тройственного союза, который он же и создал с таким трудом. И все надменные правители — Его Католическое величество, высокомерный Георг I, ужасный Карл XII, московский великан, да и сам папа — все оказываются разделены на две соперничающие группы, одной из которых заправляет сын садовника из Пармы, а другой — сын аптекаря из Лиможа.
К концу февраля Франция и Англия пришли к соглашению относительно пунктов мирного договора, который они намеревались предложить двум воюющим сторонам. Император формально отказывался от Испании и получал взамен, за счет герцога Савойского, плодородную Сицилию вместо нищей Сардинии; герцогства Пармское и Тосканское отходили к дону Карлосу после смерти их суверенов.
Оставалось уговорить мадридских безумцев. Регент направляет к Филиппу V маркиза де Нанкре, большого друга Испании, с поручением добиться перемирия даже ценой больших уступок. Но увы! У посредника не оказалось даже возможности показать свое искусство. Как только Альберони становится известна суть франкоанглийских предложений, он впадает в хорошо рассчитанную ярость, всегда производившую на его собеседников большое впечатление.
Кардинал называет предложения союзников «неудобоваримыми и скандальными», виня во всем Дюбуа и Стенхоупа. Все правительства Европы, по его словам, оказались сбиты с толку, потому что пошли на поводу у тех, кто намеревался кромсать королевства как голландский сыр. И он, Альберони, страстный
