приверженец мира, не мог советовать своему господину забыть об этом оскорблении и предательстве.
Однако переговоров этот мошенник не прерывает. Его вполне удовлетворяли новости, которые поступали из Швеции, Бретани, из Парижа и из самого Лондона, где крайне обострилась парламентская борьба. Альберони везде заложил мины и теперь с наслаждением ждал, пока они взорвутся. И пока союзники старались предотвратить эти взрывы, в испанских арсеналах шла непрерывная работа и новая Армада готова была сойти со стапелей. Ответ кардинала посланникам регента был категоричен: только завоевание Сицилии.
Европа напряженно ждала каждый день начала конфликта, с неизбежностью которого она все больше смирялась.
Европа, но не Дюбуа. К июню он понял, что справиться с Испанией можно, только запугав ее, и осуществил, одну за другой, две атаки против своего соперника. Сначала он сделал секретное добавление к лондонскому соглашению: если в течение трех месяцев Филипп V не присоединится к этому договору, союзники заставят его сделать это, применив силу. Это добавление лишь развеселило кардинала: через три месяца правительства Парижа и Лондона будут числиться среди скромных подданных Его Католического величества.
И тогда Дюбуа пускает в ход козырную карту: он просит короля Англии прислушаться к Карлу VI и направить эскадру для защиты Италии. И 15 июня эскадра из двадцати кораблей под командованием адмирала Бинга отправилась в путь.
Но было уже слишком поздно: как только они отошли от берегов Англии, испанский флот взял курс на Палермо.
Шауб, британский посол в Вене, 18 июня представил лорду Стерсу план, выработанный Дюбуа и одобренный Георгом I и императором. Надо было получить лишь одобрение французских министров, благоразумно отстраненных от переговоров.
Регенту предстояло решить трудную задачу: представить на рассмотрение своих министров документ, согласно которому Франция и Испания становятся враждующими странами, а с политикой Людовика XIV будет покончено навсегда.
Филипп знал, что он натолкнется на трудности, но он не предполагал, что разразится буря, способная смести его самого.
Против договора, согласно которому Франция вступала в союз с Австрией и с еретиками, чтобы расправиться с Бурбоном, встали единым лагерем двор, знать, парламент, Церковь. Возмущение Парижа эхом отдалось в провинции. Маршал д’Юксель выступает в роли Брута: он убеждает регента, что цели Тройственного Союза обречены, что страны Северной лиги вторгнутся в Англию, что Италия неизбежно станет добычей короля Испании, что император, которому угрожают в Германии и в Венгрии, не справится с турками. Воодушевленный собственными пророчествами, министр вытаскивает из кармана «поправки к договору», способные свести на нет каждое его положение.
Филипп предлагает ознакомиться с ними лорду Стерсу, и диалог этих двух людей прекрасно отражает суть проблемы.
«Разве вы не понимаете, месье, — вопрошал заносчивый министр, — что подписывать договор, ставящий в трудное положение Его Католическое величество, значит припирать к стене регента? Если вы изыщете возможность сделать для короля Филиппа V невыносимой жизнь в Испании, он приедет во Францию, и регент должен будет уступить ему место как первому принцу крови?»
«Мне было прекрасно известно, месье, — отвечал английский посол, — что подобные разговоры ведутся, но я не знал, что находятся люди, у которых достает дерзости вести их в присутствии его высочества. Король Испании совершил свой выбор, и совершил его свободно. Если во Франции есть люди, которые готовы помочь ему изменить этот выбор, мы будем стоять до последнего человека, чтобы воспрепятствовать этому».
Дюбуа рвал на себе волосы. Он вспоминал прошлую зиму и опасался — не без оснований, — что герцог Орлеанский снова сдастся перед угрызениями совести и недоверием к Австрии, перед давлением со стороны своего окружения. Будучи не в состоянии оставить свой пост, он умоляет Стенхоупа отстоять договор.
Ступив под своды Пале-Рояль, английский министр решил было, что сражение выиграно: только что стало известно об агрессии Испании против Сицилии, что укрепило позиции регента. Уже в Лондоне зарождалась надежда, в Мадриде — беспокойство, а в Париже — удивление.
Внезапно все осложнилось. Д’Юксель написал регенту, что если Дюбуа не хотел ставить себя в щекотливое положение, подписывая договор в Лондоне, то он скорее позволит отрубить себе правую руку, чем подпишет этот договор в Париже. Другими словами, он не хотел терять расположение короля Испании.
Выведенный из себя герцог Орлеанский приказывает графу де Шаверни, вице-президенту Совета по иностранным делам, взять в руки перо.
«Монсеньор, — ответил дрожавший Шаверни, — я могу повиноваться вашему высочеству как ваш подданный, но я не могу это сделать как министр».
Тут же, в присутствии ошеломленного Стенхоупа, д’Юксель резко заявляет, что если бы ему и пришлось согласиться на этот союз, то никакая сила не удержала бы его от подписания секретного договора, о котором даже не будет известно Совету по регентству, потому что подобный договор, без сомнения, вызвал бы возмущение этого почтенного собрания.
Замысел двора стал ясен. Маршал похвалялся, что он или заставит Филиппа отказаться от подписания договора, или поставит его в унизительное положение. В обоих случаях глава государства, совершенно беспомощный, попадает в смешное положение, и его легко можно будет заменить.
В течение девяти дней Филипп пытался найти выход из положения — его не было. На Средиземном море, где корабли под британским флагом еще даже не появились, испанцы захватили Палермо, угрожали Мессине. В парижских салонах развлекались тем, что составляли новое правительство, руководить которым — номинально — будет король Испании, а реально — герцог Менский; растерявшийся Стенхоуп утратил всякую надежду; Дюбуа ушел в тень.
Но герцог Орлеанский всегда умел собираться перед лицом опасности — так было под Неервинденом, так было под Турином; так случилось и на сей раз: 15 июля английские министры полагали, что регент обречен, 16 июля они с изумлением узнали, что он намерен представить дело на рассмотрение Совета по регентству, включая вопрос о секретном соглашении, которым угрожал д’Юксель. То была дерзкая, почти отчаянная попытка, которая могла бы привести к несчастью. Но герцог Орлеанский хорошо знал, с кем имеет дело.
Он приказал сообщить министру д’Юкселю о своем решении и поручил тому доложить вопрос, не забыв сказать, что неповиновение чревато назначением нового министра иностранных дел. Старый министр уже видел себя отстраненным от дел, впавшим в немилость, высланным; его охватила паника, и он сдался.
Но это еще не означало победы. Слово вполне мог взять Торси и уговорить членов Совета. Этого нельзя было запугать, но он знал, что такое искушение. Филипп вызвал его и, высказав свое недовольство д’Юкселем, дал понять, что место министра иностранных дел скоро освободится; чуть-чуть уступчивости — и оно за Торси. Тот не устоял.
Окрыленный этим двойным успехом, регент собирает свой Совет 17 июля. Он излагает суть дела с красноречием прирожденного оратора, а затем предлагает высказаться маршалу, который, ознакомившись с договором, нашел его превосходным. Ему вторил Торси. Другие члены Совета, потрясенные таким поворотом событий, едва отважились на несколько замечаний.
Договор прошел. На следующий день д’Юксель и Стенхоуп ставят свои подписи, затем документ увозят в Лондон, где 2 августа он был окончательно подписан. Договор скреплял оборонительный союз между императором, Францией, Англией и Голландией, а также являлся ультиматумом королю Испании, который должен был присоединиться к нему до 2 ноября.
Для Филиппа это было огромной победой. «Следует отдать должное регенту, — писал Стенхоуп, — договор подписан только благодаря его усилиям. Он пошел против течения, против воли почти всей нации».
