Гипускоа, возмущенное тиранией первого министра. И король увидел, что его кое-как построенным жалким войскам противостоят уверенные в победе батальоны французских солдат. Набожный монарх несколько растерялся — неужели Господь не на его стороне?
Он делает еще одну попытку и предлагает отдать Конти Сицилию, а каждому перебежчику — четыре пистоля и вечную признательность… Людовика XV. Но поскольку и это не дает никакого результата, Филипп решает уговорить самого регента.
И изумленный герцог Орлеанский получает письмо, в котором его давний враг отдает ему должное. Его Католическое величество признается, что лояльность сорока тысяч солдат доказали ему, что кузен вовсе не тиран. И следовательно, почему бы им не договориться?
Людовик XV умрет, в этом нет никакого сомнения. И если герцог Орлеанский не станет соперничать с инфантами из-за французского трона, то Филипп V охотно отдаст ему Бургундию и Фландрию, а императору уступит Эльзас. Конечно, Франция будет раздроблена, зато все Бурбоны, и старшие и младшие, получат по короне.
И после этого еще находятся историки, извиняющие поведение короля Испании и обвиняющие во всем регента!
Филипп V долго ждал ответа. Но поскольку его не было, он решил сам повести в бой войска, как средневековый палладин.
Альберони неправильно выбрал направление, и они долго блуждали среди гор, пока впереди в долине не показалась Фонтарабия. Король рвался в бой, но офицеры роптали, королева плакала, министр упал на колени, и Филипп V, чуть поколебавшись, уступил.
Мрачный и угрюмый вернулся он в Мадрид, где попал в привычный мир восковых свечей, монахов, мажордомов, шутов, дуэней — всех тех, кто надежно охранял его маленькую вселенную, которую ему не следовало покидать.
Смерть бабочки
К великому разочарованию сторонников старых порядков при дворе перипетии войны с Испанией воспринимались в Париже с таким равнодушием, словно речь шла об экспедиции в район Миссури. Никого не тронул и тихий уход мадам де Ментенон, скончавшейся в Сен-Сире на восемьдесят четвертом году жизни. В конце зимы французы открыли для себя радости биржевой игры и всецело отдались этой пагубной страсти, завезенной из-за Ламанша.
Акции Королевского банка постоянно росли, и за несколько дней можно было составить себе целое состояние. После стольких лет нищеты вдруг появилась возможность быстро разбогатеть, и возможность эта была у каждого пройдохи. Принцы, аристократы, торговцы пытались обогнать друг друга. Впервые за последние четверть века были раскрыты сундуки, вытащено припрятанное богатство, и деньги рекой потекли по иссохшим венам общественного организма.
Все охмелели, у всех закружились головы. От герцога Бурбонского до последнего лакея — все хотели самые красивые туалеты, самые удобные ложи, лучших любовниц, все охотились за Золотым руном.
Несмотря на свое положение, герцогиня де Бёрри задумала устроить бал, где были бы разрешены все безумства. Эта Юнона, разговаривавшая надменно даже с монархами, дрожала, как рабыня, перед толстым Риомом и его любовницей мадам де Муши.
Эти двое авантюристов хотели заставить Елизавету сделать последний шаг и объявить во всеуслышание, что она мадам де Риом. Регент не желал даже слышать об этом, и герцогиня де Бёрри, отважившаяся на такой дерзкий шаг, метала громы и молнии, бранилась, как гренадер.
Елизавета всегда презирала законы природы. И природа ей отомстила: 28 марта у нее поднялся жар и начались схватки, 30 марта она поняла, что приближаются роды, и охваченная скорее ужасом, чем стыдом, заперлась в маленькой комнате, куда мадам де Муши закрыла доступ всем, включая регента. Герцогу Орлеанскому немедленно было сделано кровопускание, дабы предотвратить еще один апоплексический удар.
Герцогиня де Бёрри почувствовала себя совсем плохо 31 марта и послала за священником со Святыми дарами. Аббат Ланже, кюре церкви Сен-Сюльпис, появился, угрожая отлучением: он исповедует герцогиню де Бёрри, только если она прогонит Риома и мадам де Муши. Придя в ужас от одной мысли, что ему придется передать это больной, Филипп в слезах умолял аббата сжалиться над полубезумной и умирающей женщиной.
Невозможно поверить, чтобы аббат Ланже отверг просьбу, исходящую от такого лица. Это был любезный, обходительный, улыбчивый священник, не лишенный светскости. Но он был воспитан в непримиримом духе, чем-то напоминая нунция Бентиволио. Лицо его сразу стало похоже на лица монахов, отлучавших в Средние века согрешивших королей от церкви.
В отчаянии герцог Орлеанский бросился к кардиналу Ноайю, надеясь на снисходительность человека, которого он вытащил из безвестности, осыпал милостями. Надежды его оказались тщетными.
По Парижу поползли слухи. Страдая от унижения и от горя, регент несмело отправился к дочери. Вышедшая к нему мадам де Муши выслушала сообщение о решении кардинала и воскликнула: «Они хотят меня оскорбить! Так знайте же, что герцогиня де Бёрри не уступит!»
Монсеньор де Ноай сам прибыл в Люксембургский дворец; за ним следовал аббат Ланже. Их не приняли. Париж был потрясен; все забыли про войну и про биржу. Еще немного и стали бы заключаться пари. Никогда еще столько грязи не выливалось на королевскую семью.
Выйдя из себя, регент прибегает к последнему средству: умоляет свою дочь. Приподнявшись на подушках, агонизирующая женщина бросает ему:
«Вы трус и глупец, если сносите оскорбления этих собак, вместо того чтобы выкинуть их в окно, как они заслужили!»
Аббат Ланже решил не отступать. Он уселся перед закрытой дверью и просидел так четыре дня, ожидая, пока Мессалина умрет и душа ее достанется дьяволу. Но он проиграл. Принцесса 3 апреля разродилась от бремени девочкой, которая тут же умерла, а сама начала поправляться.
На сей раз унижение оказалось жестоким, и заговорщики выиграли битву, проигранную во время представления «Эдипа». И пока поправившаяся герцогиня де Бёрри с 9 апреля жила в уединении в Медоне, регент, запершись в Пале-Рояль, приходил в себя. Он винил себя за наивность, с которой полагал, будто милость и честность смогут выбить оружие из рук его врагов. Если кружившая рядом смерть застанет его врасплох, что станет с государством, с его близкими? Хаос, коррупция, скандалы… Какое пробуждение после столь благородных порывов!
Филипп собрал все свои силы: если костлявая еще немного подождет, он исправит положение. Через несколько месяцев окончательное поражение Испании даст Европе долгожданную передышку. А в самой Франции благодаря банковской системе появится шанс все изменить.
И герцог Орлеанский вызвал Лоу: забыв о своих ужинах и любовницах, они вместе разрабатывали формулу нового порядка.
Регент презирал всяческие иерархии и привилегии, за что Сен-Симон его нередко с горечью упрекал. Через десять дней после выздоровления своей дочери герцог Орлеанский учреждает бесплатное образование, открывает университет; библиотека была открыта им еще раньше. Но это был только первый шаг. По предложению Лоу отныне все граждане равны перед налогообложением — привилегии отменяются.
Немного успокоившись после этих трудов и вновь обретя надежду, регент отправляется повидать герцогиню де Бёрри, еще не совсем оправившуюся, но уже по-прежнему эксцентричную. Елизавета тут же вернулась к старой теме: она не хотела еще раз подвергнуться подобному унижению: «Я вдова, я богата, свободна и сама могу объявить о моем замужестве, если захочу».
И сразу же принялась перечислять звания и милости, которыми в этом случае должен быть осыпан Риом. Но своей цели она не достигла: Филипп поспешил удалиться.
Однако поползли слухи, что он уступил. Герцогиня Орлеанская поднялась наконец со своей софы и
