заявила, что в случае огласки она уедет в Лотарингию. Тут вмешалась и Мадам. Покраснев от гнева, престарелая принцесса отчитывала своего сына, как нерадивого ребенка, призывая его отделаться от такого ужасного зятя. Если бы хозяйкой положения была она, этот Дон Жуан давно бы покоился на дне Сены. И тогда Филипп заставил Риома вернуться в армию, сражавшуюся с испанцами, не обращая ни малейшего внимания на рыдания Елизаветы, и даже перестал ее навещать.
Влюбленная женщина чуть не умерла от горя. Все вдруг ее покинули, у нее не осталось ничего — ни счастья, ни здоровья, ни веры. Даже придворные стали отворачиваться от нее, словно она была в опале. Говорили, что регент приказал отделаться от Риома во время его путешествия, сбросить его в расщелину.
Но у Елизаветы был не тот характер, чтобы сдаться без боя. Совладав со своей болезнью, со своим горем и даже со своей яростью, она отправляет отцу смиренное письмо и просит его в знак примирения приехать на семейный праздник, который она устраивает в его честь 1 мая.
Филипп приехал. В длинном белом, глубоко декольтированном платье Елизавета, несмотря на свой болезненный вид, была угрожающе красива, Филипп расчувствовался. Она заставила его выпить, выпила с ним сама, а когда появились первые лучи зари, герцогиня де Бёрри потребовала немедленного триумфального возвращения Риома. Сразу протрезвевший регент тут же уезжает. Елизавета уходит к себе, падает в обморок, и после этого начинается ее быстрое угасание.
Разочаровавшись в Медоне, она переезжает в Ля-Мюэтт и отсюда засыпает Филиппа письмами. Состояние ее резко ухудшается: страшные боли терзают все ее тело, и растерявшиеся врачи, не зная, что предпринять, чередуют кровопускание со слабительным.
Июнь, такой тяжелый для герцога Орлеанского и для его поверженного врага, короля Испании, закончился. Наступило некоторое облегчение, и Филипп 9 июля посетил больную, которая только что пришла в себя после изнуряющей лихорадки.
Через пять дней Филипп снова приехал в Ля-Мюэтт, срочно поднятый среди ночи перепуганными приближенными. Крики больной проникали даже через толстые стены замка. Ширак, лейб-медик, объяснив этот кризис излишествами в еде, предписал сильное очистительное средство — крики прекратились, все вздохнули с облегчением. Но увы! Проснувшись среди ночи, больная тайком позвала мадам де Муши, которая принесла ей фиги и дыню, а затем несколько кружек ледяного пива. Теперь больная была обречена.
Потеряв всякую надежду, Ширак позвал известного знахаря Гарю, «эликсир жизни» которого оказал чудодейственный эффект. Этот эликсир нельзя было давать в сочетании с каким-либо другим лекарством, но, рассвирепев из-за успеха презираемого им коллеги, Ширак неожиданно посещает больную и назначает ей большую дозу слабительного. Это ее убивает.
В день, когда ей исполнилось двадцать четыре года, 20 июля 1719 года, герцогиня де Бёрри скончалась. Вскрытие показало, что она была беременна и что у нее был «наполовину усохший» мозг.
Золотой век
Недруги Филиппа надеялись, что горе обострит его болезнь, сделает его безвольным и беспомощным. Однако все случилось совсем иначе. Филипп находит утешение только в работе, только в успехе своего дела.
Постоянные эмиссии новых акций, которые тут же раскупали и цены на которые тут же поднимались, всего за шесть месяцев превратили нищее правительство в одно из самых богатых в мире.
Рено д’Элисагарай по прозвищу Маленький Рено, в прошлом командующий эскадрой и один из самых близких друзей Людовика XIV, пользовался двойным уважением — как человек в высшей степени образованный и как человек порядочный. Он предложил Совету по регентству ввести налог, пропорциональный доходу; при этом за точку отсчета бралась земля; и план этот звучал похоронным звоном по всем налоговым привилегиям. Доводы его были столь красноречивы и убедительны, что никто из герцогов не осмелился ему перечить. Ему было разрешено опробовать новый метод в течение года в районе Ла-Рошели.
Несмотря на свою страсть игрока, Лоу с тревогой смотрел на лихорадку, неожиданно превратившую Францию из страны дворян в страну биржевых игроков. Как он и боялся, крыша воздвигнутого им здания поднялась до облаков, а фундамент только-только возводился. И Лоу пытался найти в реальной действительности твердые точки опоры.
Беда состояла в том, что ему не дали время закончить свое творение. В Луизиане едва насчитывалось около четырех сотен колонистов. Как сделать, чтобы люди по доброй воле отправились туда и превратили его мечты в реальность? Честно трудившиеся колонисты, иностранные рабочие, которым оплачивался проезд и предоставлялись триста акров земли, даже негры, купленные у работорговцев, ничего не решали.
Будущих колонистов собирают по тюрьмам, среди воров; без всяких угрызений совести вербовщики выманивают подпись у подвыпивших парней, уговаривают простодушных рабочих.
Регент требует, чтобы к этим творцам будущего процветания нации относились гуманно, но он был бессилен против жестоких нравов заморских провинций. Там то и дело происходили волнения, с которыми жестоко расправлялись. Нередко у обочины дороги находили трупы вербовщиков.
Но Лоу хотел только счастья человечества! Он добился у регента отмены таможенных пошлин на продукты питания и снизил цены на мясо и капусту, заложил фабрики, привез из-за рубежа квалифицированных рабочих, начал коренные преобразования. Но увы! Он мог уделять этому лишь малую часть своего времени, но он был заложником беспрестанно преследовавших его знатных попрошаек. В залах и комнатах его дома, на лестницах днем и ночью можно было увидеть богато разодетую толпу, расположившуюся тут весьма основательно. Герцогини целовали ему руку, пэры Франции склонялись перед ним в поклоне, и все чего-то требовали — приданого для дочерей, должностей для сыновей, милостей для самих себя. Маг и волшебник вполне мог бросить им милостыню, разве он заметит отсутствие нескольких миллионов?
В случае отказа эти могущественные попрошайки становились опасны. И шотландец платил, платил постоянно, распыляя по ветру средства, которые были ему так нужны для дела.
Что же касается Конде, то их настороженная дружба была настоящим дамокловым мечом. Лоу кормил всю семью: и Конти, и Шаролэ, и мадам принцессу, и герцогиню Бурбонскую, которая благодаря его щедрости выстроила себе роскошный дворец. Ее сын, герцог Бурбонский, выклянчил у Лоу восемь миллионов в сентябре и двадцать в октябре!
Филипп считал, что после всех трудностей и несчастий он наконец нашел тихую гавань, обеспечил успех своему царствованию. Государство процветало — такого не было даже в лучшие времена Кольбера, — а потрясенное до самого основания общество сразу перепрыгнуло через несколько этапов в своем развитии. Все процветали, иностранное золото рекой текло во Францию. Торговцы увеличили свой оборот в пять раз, буржуазия пристрастилась к роскоши. Крестьяне — к изобилию.
Высшей радостью, какую это благоденствие давало герцогу Орлеанскому, была возможность удовлетворить свое великодушие. Филипп, не любивший роскоши и мало тративший на своих любовниц, наслаждался, когда он мог давать, давать без всякой меры. И он непрестанно превращал чудесные билеты Лоу в пенсии, подарки, милости, раздаваемые как друзьям, так и врагам. Он никогда не умел отказывать. И ему нравилось, когда люди охотно принимали эти милости. Он ссорился с Сен-Симоном, возражавшим против этого золотого дождя. Человек, «бахвалившийся преступлениями», наконец стал тем, кем он всегда мечтал быть: отцом-покровителем счастливого народа, раздающим милости налево и направо.
Но если Франции фортуна улыбалась, то к Испании судьба не была столь благосклонна. Пока Филипп V приходил в себя после предательства небес, Бервик занял Сан-Себастьян, Уржель, Гипускоа, спалил верфи Сантоны.
Но у Альберони была еще одна карта в запасе. Представитель бретонской знати, месье де Мела- Эрвье, приехал — несколько поздно — просить поддержки у Католического короля; он уверял, что
