почестей, и отказался. Когда Дюбуа, став кардиналом, передал тому свое место архиепископа, Флёри продал все ценные вещи и раздал деньги бедным.
По счастью, Флёри не возражал против предполагаемого брака своего воспитанника и обещал свое скромное содействие. Как только регент заговорил, Людовик XV вспыхнул, и на его красивые глаза навернулись слезы. Мало того, что он ежедневно изображал из себя механическую игрушку, присутствовал на парадах, терпел выходки толпы! Теперь ему навязывали трехлетнего ребенка, с которым он даже не сможет играть!
Прибегнув к своему любимому оружию, — молчанию, его величество молча разглядывал собравшихся: его дядя герцог Орлеанский, весь красный, отвратительный кардинал Дюбуа, которого ребенок не выносил, надутый маршал, ласковый Флёри…
«Ваше величество, — сказал маршал Вильруа, — нужно поблагодарить».
Но ребенок молчал, а регент все больше и больше терялся.
Флёри, выждав определенное время, чтобы стала очевидна беспомощность собравшихся, произносит наконец несколько фраз, которые произведут на короля желаемое действие. Предстояло, правда, выиграть еще одно сражение и добиться присутствия короля на Совете по регентству, где Филипп объявит своим растерявшимся противникам удивительную новость.
А неделю спустя свадебный поезд мадемуазель де Монпансье торжественно покидал французский двор. Теперь философы могли насладиться удивительным зрелищем: те, кто еще недавно возмущенно протестовал против святотатственной войны, с ужасом обвиняли Католического короля в предательстве и безумии, а бедный монарх отказывался понимать подобную перемену в отношении верных ему людей.
Теперь противники Филиппа говорили, что он преследует зловещую цель дождаться желанной короны через двенадцать-пятнадцать лет. Регент только пожимал плечами: он никогда не хотел взойти на трон, никогда не собирался возвести на него жалкого герцога Шартрского. Но, по крайней мере, его противники раскрыли ему глаза на то, в чем на самом деле его обвиняли.
В Гран-Монтруж испуганный Людовик XV встретил свою «избранницу», которая не доставала ему до подбородка. Он пробормотал: «Мадам, я счастлив видеть вас в добром здравии».
Малышка взобралась к нему на колени и одарила его кокетливой улыбкой. Но ее смышленость, живость, веселость, ее доброта, вызывавшие такую любовь горожан, всегда толпившихся у решетки Тюильри, который теперь в народе называли «садом инфанты», оставляли равнодушным его величество.
Величие и нищета
Неожиданное возвращение молодости, вызванное радостью удач на дипломатическом поприще, длилось недолго. К концу зимы здоровье Филиппа снова ухудшается, он переносит небольшой апоплексический удар — опасности удалось избежать, но в борьбе с ней герцог Орлеанский потерял последние силы.
А между тем еще никогда он не нуждался так в силах и в осторожности. Его противники, разочаровавшиеся в Филиппе V, наметили дату своего триумфа, и она была близка — день, когда юный король достигнет совершеннолетия. До этого дня оставалось меньше года, и уж тогда герцог Орлеанский будет просто частным лицом, полностью зависящим от одного движения или взгляда тринадцатилетнего монарха. Вильруа, уверенный в своем умении руководить настроениями ребенка, уже готовился повелевать и властвовать.
Надо было начинать борьбу, и немедленно, а у Филиппа не было на это сил.
Силы нашлись у другого человека, несмотря на его болезни и преклонный возраст. Страдающий от жестоких болей Дюбуа старался вырвать у жизни последние милости и, почти теряя сознание от болей, видел себя то первым министром, то регентом, а то и самим папой.
И Филипп сдается перед этим неистовством, этой дерзостью и одержимостью, способными, как он полагал, поставить заслон на пути завистников. И он соглашается поменяться ролями, быть отныне орудием мести, а всю инициативу отдать кардиналу.
И Дюбуа тут же хватается за этот шанс, заставляет герцога Орлеанского освободить ему дорогу.
Неотвратимая дата неумолимо приближалась, страшная, как появление кометы. Министр вынашивал дерзкий и революционный план: он задумал отложить объявление совершеннолетия короля до семнадцати лет.
Для этого Дюбуа выбрал следующую тактику: завоевать доверие будущего монарха, убрать из его окружения своих врагов. И довольно неожиданно двор возвращается в Версаль: тут можно наблюдать за воспитанием и образованием короля, Вильруа будет изолирован от его парижских почитателей, парламент останется в Париже, нежелательные люди не станут разгуливать по дворцу, и, наконец, тут можно установить надежный контроль и за самим герцогом Орлеанским.
Монархия возвратилась в свой храм 15 июня 1722 года. Инфанта разместилась в покоях королевы, герцог Бурбонский, суперинтендант королевского образования, — в северном крыле дворца, Филипп — на первом этаже, прямо под королевскими апартаментами.
На следующий день, 16 июня, Дюбуа обнародовал распоряжение, согласно которому все слишком надменные аристократы, все те, кто из-за своего престижа, честолюбия, независимости или из-за занимаемой должности представлял известную опасность, были удалены. Ноай, Виллар, д’Юксель, Канийак, герцог де Грамон и еще пять именитых особ отправились в изгнание.
Кардиналу оставалось справиться только с герцогом Бурбонским и с Вильруа.
В конце июля разразился ужасный скандал: компания молодых людей, среди которых два внука маршала Вильруа, была застигнута в версальском парке за развлечениями, которым могли бы позавидовать и в Содоме. Париж, а с ним и вся Франция, были потрясены, узнав, какие люди окружают короля, какие зрелища ему приходится наблюдать!
Филипп 12 августа работал с королем, которому он обосновывал некоторые новые назначения. Когда с этим было покончено, регент попросил его величество пройти в потайной кабинет, где он хотел бы сказать ему несколько слов с глазу на глаз.
Вильруа тут же воспротивился, на что герцог Орлеанский заявил, что накануне своего совершеннолетия король должен быть поставлен в известность о некоторых вещах, которые, кроме него, никому знать не положено. Возмущенный маршал разразился целым потоком слов: «Я не потерплю, чтобы ваше высочество разговаривало с королем по секрету, и уж совсем недопустимо, чтобы это происходило не у меня на глазах, в потайном кабинете. Моя обязанность — ни на минуту не терять короля из виду и отвечать за него в любой момент».
«Вы забываетесь, месье, — ответил регент. — Но здесь не место для дискуссий. Я уступаю вам поле боя, но буду вынужден принять меры».
Регент и Дюбуа действовали хладнокровно и обдуманно. Арестовав маршала в приемной герцога Орлеанского, они дали ему возможность прийти в себя в замке Вильруа, а затем отправили доживать на покое в его губернаторство в Лионе.
Всех беспокоило, как поведет себя король. В первый вечер ребенок немного поплакал, почти не притронулся к ужину. Но утром он встал уже совершенно успокоенный. Теперь все должно было наладиться, и регент возблагодарил было небо, как разразилась непредвиденная гроза: пропал Флёри, верный своему обещанию покинуть двор одновременно с маршалом. Тут его величество разрыдался, и уже никто не мог его успокоить, министры растерялись, офицеры забегали… Куда запропастился этот Флёри? По счастью, он оказался близко, в Ламуаньоне. Одного слова его воспитанника оказалось достаточно, чтобы вернуть епископа обратно, и на небе снова засияло солнце.
Вильруа был заменен скромным и порядочным герцогом де Шаро. Политическим образованием короля занялся сам Дюбуа. Каждый день ученые мужи обучали юного монарха искусству управления государством, финансами, армией и дипломатии, после чего кардинал отвечал на вопросы венценосного ученика, а потом регент подводил итог дебатам, восхищая своего племянника блестящей и глубокой импровизацией.
