Шестакова. В которой сохранить все полезное от Шульгина. Заодно нужно будет стереть воспоминания о событиях последних суток и заменить их на вымышленные, но столь же убедительные.
Чтобы, когда нарком останется один, он не только не удивлялся ранее случившемуся, а горел желанием работать в том же направлении.
Антону пришло в голову хорошее название: «Операция „Нострадамус“».
Сделать так, чтобы Шестаков поверил, что ему вдобавок к прочим талантам ниспослан еще и дар предвидения.
Ниспослан, и все. Как Сталину — талант диктатора, а Алексею Толстому — исторического романиста. Людям нравится открывать в себе новые дарования. Редко кто из них при этом испытывает чувство протеста или хотя бы удивления.
Одновременно ему следует забыть все, связанное с агграми, форзейлями и прочей «мистикой». Лихарев — нормальный, хорошо законспирированный помощник Сталина — кандидата в императоры (будущий Великий визирь), сам же Антон, поручения которого наркому придется выполнять, должен восприниматься своеобразным аналогом председателя «Союза Меча и Орала», прибывшим из Парижа координатором заговора.
Заодно он должен помнить, что хорошие отношения следует поддерживать с обоими, но Антон (кстати, нужно изобрести себе новый, подходящий для общения с наркомом псевдоним) — главнее, и факт знакомства с ним следует держать в тайне от всех.
В этом сценарии найдется место и Овчарову, которого можно сделать вместо Литвинова наркомом иностранных дел, идеологом и проводником «Нового курса».
Фактически Антон решил создать новый макет, или, лучше сказать, «протез», личности Шестакова. По той же схеме, как он смоделировал для Воронцова виртуальную модель Натальи в Замке. Потом она стала совершенно живой женщиной и обрела свое счастье, и Воронцов тоже, а Антон выиграл очередную партию. То есть «все довольны, все смеются».
Некоторые сомнения, которые были неизбежны, если бы Антон оставался ортодоксальным форзейлем, вызывала этическая сторона акции. Такие грубые вмешательства в судьбы людей члены его клана обычно не допускали, свобода воли разумного существа для них была священна.
Но здесь у него имелось оправдание — без такого вмешательства нарком в нынешних обстоятельствах просто не выживет. Слишком тяжелым окажется шок, если предоставить Шестакова его судьбе. Матрица Шульгина единственно удерживает пока Григория Петровича от жуткого нервного срыва.
Тем более — очевидно, что довели его до такого состояния аггры, лично Сильвия своим грубым, несанкционированным вторжением в прошлое, а Антон теперь лишь пытается спасти «потерпевшего» и восстановить надорванную «ткань времен», не более.
И для Шульгина, для его свидания со Сталиным нужно подготовить рекомендации.
Такие, чтобы после первой же встречи с добровольно явившимся на личный суд вождя наркомом (словно король Генрих в Каноссу) Сталин обратил внимание прежде всего на достоинства Шестакова, его дальновидность, ощутил в нем потенциал человека, который наилучшим образом сможет проводить в жизнь гениальные планы. И одновременно, поняв его полезнейшие задатки, ни в коем случае не вообразил, что нарком способен претендовать на самостоятельную роль в истории, пытается хоть как-то повлиять на нынешнюю сталинскую политику…
Размышляя обо всем этом, Антон ощутил недоступную непосвященному ауру готового вот-вот сформироваться парадокса. Его скорее всего не предусмотрели сами создатели правил «Большой игры», так называемые Держатели Мира.
Или, напротив, предусмотрели еще тогда, когда внедрили во Вселенскую Гиперсеть систему Ловушек Сознания, своеобразных предохранителей, которые, циркулируя в Сети, отслеживают и нейтрализуют любые возникающие в ней флуктуации, способные нарушить сложившийся между конкурирующими кланами Держателей паритет.
Антон догадывался — задуманное им настолько выходит за рамки вековых установлений и правил, что знаменует собой нечто гораздо большее, чем очередной тайм, сет или гейм неизвестно когда начатой игры. Похоже, что он присутствует не менее чем на сломе эпохи или даже эры!
А ведь совсем недавно, встретившись в Сухуми с капитаном Воронцовым, форзейль считал, что делает обычный ход, пусть сильный, но всего лишь пешкой, которой бесконечно далеко до восьмой горизонтали.
Глава 40
Валентин вошел в кабинет Сталина ровно в четырнадцать ноль-ноль. Через десять минут после того, как вождь приехал сюда с Ближней дачи, веселый, отдохнувший, прокатившийся с ветерком на бронированном «Паккарде» по метельной загородной дороге и замершему в страхе, через метр обставленному охранниками Арбату.
— Что скажешь, товарищ Лихарев? — раскуривая первую сегодня трубку, поинтересовался Иосиф Виссарионович.
— Ничего, кроме того, что Николай Иванович, похоже, не выполнил ваше поручение.
— Какое, да?
— Вы же хотели, чтобы он сегодня представил вам наркома Шестакова.
— Слушай, а зачем нам Шестаков? Может быть, его и стоило посадить? — Сталин лукаво улыбался, проверяя, насколько готов помощник отстаивать позицию, обозначенную (что не исключено) под чьим-то посторонним влиянием.
— Может быть, и стоило. Это не ко мне вопрос, товарищ Сталин. Моя задача — вовремя докладывать вам о делах, которые способны повредить вашей политике, и принимать необходимые меры во исполнение ваших решений.
— Молодец. Умеешь формулировать. Тогда скажи — зачем нам нарком Шестаков и почему нам больше не нужен товарищ Ежов?
— Ничего нет проще. Нарком Шестаков нужен вам потому, что он совершенно верно проводил в жизнь вашу политику в отношении поддержки Испанской Республики, проявил себя смелым и честным человеком, а нарком Ежов дискредитировал вашу политику. Многие простые люди начали задумываться, почему Советская власть сажает в тюрьмы тех самых людей, которые отдали все, чтобы ее установить и укрепить.
— Вы имеете в виду Тухачевского и других? — недобро сощурился Сталин.
— Отнюдь. Тех крестьян и рабочих, которые сначала поддержали нас против белых в гражданской войне, потом исполняли установку Политбюро «обогащайтесь», развивали интенсивное хозяйство, сеяли хлеб, заводили скот, а теперь в соответствии с распоряжением НКВД репрессируются как «чуждый элемент».
— Такое распоряжение действительно было? — удивился Сталин.
— Так точно. За номером… От такого-то числа 1937 года. О ликвидации и выселении в северные районы страны лиц, злоумышленно дискредитирующих колхозную систему высокой продуктивностью единоличных наделов. Кроме этого, у меня имеется подборка очень интересных материалов о, так сказать, параллельной деятельности товарища Ежова.
— Ну-ка, покажите.
Сталин быстро пролистал папку, над содержимым которой старательно трудился Заковский, за пару секунд прочитывая и запоминая содержание целой машинописной страницы. Валентин видел, как моментами у него сжимались челюстные мышцы, хотя лицо оставалось бесстрастным.
— Хорошо, пусть товарищ Ежов войдет.
«Железный нарком» вошел. Смотреть на него Лихареву было неприятно. Интеллигентской составляющей личности Валентина зрелище раздавленного страхом человечка удовольствия не доставляло, хотя сам факт уже состоявшейся победы не мог не радовать. Зато Сталин явно испытывал наслаждение.
