— Прежде всего — нарком Шестаков крайне хладнокровный и предусмотрительный человек. В квартире практически отсутствуют материалы, которые дали бы ключ к разгадке. Ни личных писем, ни дневников, ни фотографий. Далее — на кухне следы ужина или завтрака четырех человек. Судя по тому, что отпечатки пальцев на двух приборах явно детские, это сам нарком, его жена и сыновья. Если они сели за стол уже после убийства — выдержка железная.
— А если до?
— Мало вероятно. Вряд ли хозяйка оставила бы на ночь неубранный стол.
— М-да. Но вот вы можете, Иван Афанасьевич, представить себе ребят, причем в самом впечатлительном и уже все понимающем возрасте, которые спокойно завтракают в квартире, полной свежих трупов? Такое даже не каждому из наших людей под силу.
— Я предполагаю, они об этом и не подозревали. Понятые утверждают, что детей не видели, значит, они в момент преступления еще спали. Выходит, подозреваемый сначала расправился с сотрудниками, сложил тела в кабинете, укрыл их ковром и уже потом разбудил детей. Затем семья собралась в дорогу, позавтракала наскоро и уехала. Но машина, как вы знаете, до сих пор не обнаружена.
— Чертовщина какая-то, — искренне выдохнул Шадрин. — В вашей практике нечто подобное случалось?
— За пятнадцать лет чего только не случалось, товарищ старший майор. Но вот именно такого — нет.
— И все же, что вы думаете делать дальше?
— Дальше начнется очень нудная и рутинная работа. С не очень большими шансами на быстрый успех. Тут главная штука в чем? Нарком-то наш может простейшим образом укрыться на заранее подготовленной «хазе», как у нас выражаются, и сидеть там неделю, две, месяц.
Причем буквально в двух шагах от нас, пока мы будем искать его в Ленинграде или Кисловодске.
— Почему именно в Кисловодске? — насторожился Шадрин.
— Да так, сказалось, и все. Может, потому, что узнал — он там отдыхал два раза. Вполне мог знакомства завести.
— Так что — безнадега?
— Я такого не говорил. Буду работать. С вашей стороны требуется организовать, а главное — поддерживать самый жесткий контроль на улицах, дорогах, вокзалах. Если он еще в Москве — вполне может попытаться выбраться, когда сочтет, что его устали искать. Ну а мне придется день и ночь копаться в бумагах, допрашивать сотни людей — учителей и одноклассников его детей, сотрудников наркомата, прежде всего — секретарш и шоферов, которые хоть раз в жизни его возили (вдруг да и сболтнул что-то интересное невзначай), друзей и сослуживцев жены, ну и много кого еще. Адская работа, но обычно приносит результаты.
— Но сроки, сроки! — почти с отчаянием воскликнул Шадрин.
Буданцев пожал плечами.
— Товарищ старший майор, это и есть работа угрозыска. Если преступник не задержан с поличным или по горячим следам — вот так и копаемся. Тут хоть подозреваемый есть, уже легче.
Шадрин скрипнул зубами. Чуда не получилось.
— Хорошо. Работайте как умеете. Комната для вас приготовлена в нашей приемной, здесь рядом.
— Я знаю, — кивнул Буданцев.
— Машина в вашем распоряжении, вызывайте, кого считаете нужным, беседуйте, только…
— Понятно, товарищ старший майор, — снова перебил его сыщик. Лишней болтовни он не любил, а учить его соблюдать максимально возможную секретность не требовалось. — Постараюсь. Мне теперь нужно три-четыре помощника из моей бригады и столько же — из ваших людей. Распорядитесь, пожалуйста. Я скажу, кого именно, а вы мое начальство уговорите.
Да найдем мы его, — решил наконец Буданцев поднять чекисту настроение. — Высунется он где- нибудь непременно. Не сам, так жена или дети. Не на дне же морском они прячутся. Дилетанты, — а Шестаков, безусловно, дилетант, нет в его биографии моментов, говорящих об обратном, — обычно на самой ерунде прокалываются. Будьте спокойны.
— Хорошо, хорошо, можете быть свободны, Антонюк все сделает. — Шадрин протянул руку через стол, уже погружаясь в другие мысли.
Глава 18
А Лихарев, простившись с сыщиком, поехал в Кремль. Теперь у него хватало материала, чтобы начать давно задуманную интригу. Что интересно — исходно она не имела отношения к «делу наркома». Но так оно к месту сейчас подвернулось.
Валентин давно уже готовил свой собственный «заговор», если это можно так назвать. По его расчетам, происходящее в стране, то, что позже получит ярлык «ежовщина», следовало прекращать. Оно себя исчерпало.
Основная цель спланированной им еще пять лет назад широкомасштабной операции была достигнута. С неожиданными издержками в виде сотен тысяч пострадавших ни за что «простых людей», но достигнута. Успешно ликвидирована вся так называемая «ленинская гвардия», состоявшая из пламенных адептов «мировой революции», уничтожена созданная Дзержинским, Менжинским, Ягодой ВЧК-ГПУ, ориентированная на ту же цель. Ей на смену пришла совсем другая организация, с новой идеологией.
Точнее — без всякой идеологии, работающий с четкостью и надежностью «маузера» нерассуждающий механизм, способный одинаково метко стрелять по любым целям. Хоть завтра его можно использовать для свержения Советской власти и реставрации самодержавия любого типа. Хоть в духе Николая I, хоть царя Ашшурбанипала.
Осталось только избавиться от ставшего одиозным, да и просто почти невменяемого генерального комиссара госбезопасности, поставить на его место человека гораздо более умного, уравновешенного и прагматичного, и первый этап грандиозного замысла можно считать исполненным.
Спешить агграм было некуда. Десять лет займет исполнение их очередного плана или пятьдесят — не имело никакого значения. Все равно это лишь эпизоды, бои местного значения в длящейся тысячелетия межзвездной войне.
Предыдущую схватку выиграли их враги, мировая война и большевистская революция свела на нет тщательно спланированный сценарий грядущего мироустройства. Теперь приходит пора реванша.
Сталин сидел в своем кабинете, известном по миллионным копиям живописных картин, фотографий и кинофильмов. Правда, сейчас он был другим — еще довоенным, без портретов русских полководцев на дубовых стенах, и сам вождь был одет в старый серый френч с отложным воротником под горло, серые же брюки и поношенные шевровые сапоги.
Иосиф Виссарионович вертел в руках зажженную, но столь редко потягиваемую трубку, что она все время гасла, и он не столько курил ее, сколько просто подносил время от времени к губам без всякого особого смысла.
Вызвал звонком Поскребышева. Секретарь вошел, как всегда, внешне невозмутимый, но напряженный. Ибо, привыкнув к шефу, никогда не был уверен (и не безосновательно), чем закончится очередной разговор — просьбой подать чаю или разносом, опалой, арестом. Такие уж тогда были времена. Ничем не хуже прочих, имевших место в истории, но и по-своему оригинальные.
К примеру, обычай Чингисхана ломать позвоночники курьерам, доставившим не ими написанные, но неприятные властителю сообщения, до сих пор считается довольно варварским, но горячего эмоционального отклика уже не вызывает.
— Ежова ко мне. Сейчас же, — сказал Сталин почти без интонаций.
Поскребышев незаметно, давно отработанным мгновенным движением глаз покосился на Лихарева, сидевшего у дальнего края стола для совещаний.
«Когда это он успел сюда прошмыгнуть? — ревниво подумал бессменный секретарь вождя. — Через
