уговорами, а я — силой. Результат один — никакого, — в его голосе снова прозвучали горькие ноты.
— Как много ты знаешь, мой милый, — Таис попыталась увести его от грустных мыслей.
— Еще бы не знать. Меня шесть лет Аристотель нагружал знаниями, как баржу камнями. Лет в 13 родители решили, что я отбиваюсь от рук, и стали думать, на что бы я мог тратить свою неуемную энергию. Папа решил, что мне надо девку хорошую, мама возмутилась, что он хочет сделать из меня такого же кобеля, как он сам, — царь рассмеялся.
— Ты что, был при этом разговоре?
— Да. Так меня оригинально воспитывали. Сошлись на Аристотеле. Но я и его помучил. Я был правда ужасный, я это только сейчас понимаю. — Александр поднял глаза к небу. — Если я чего-то не понимал, например, в математике, я спрашивал, нет ли другого, королевского, пути объяснения, — Александр рассмеялся. — Ему это нравилось. И когда не понимал, и когда так говорил.
— Видимо, не часто случалось? — догадалась Таис.
Таис была рада, что он забыл о своем недавнем «разочаровании в людях» и вовсю иронизировал над собой.
— Да, это было большое везение. Мы нашли друг друга. Мне было интересно учиться, ему — учить. Сначала три года в Миезе, в нашей чудесной пещерной школе у священных источников, потом, когда надо было помогать отцу, — в Пелле. Иногда в уроках по политике принимали участие родители. Мне особенно запомнилась оценка демократии мудреца Анахарсиса — бывшего раба-скифа. Он удивлялся, что на народных собраниях предложения вносят люди умные, а их обсуждают и принимают люди глупые. Вот мы и вернулись к началу разговора, — усмехнулся Александр.
— Я хоть и воспитана в демократии, но не могу не согласиться…
— Да и в монархии не иначе: несмотря на то, что я сам вношу и сам принимаю, все равно приходится убеждать…
— …идиотов и негодяев, — закончила за него Таис.
— Недопустимо идти против требований времени, не замечать тех изменений, которые назрели в жизни. А еще лучше — опережать их. Но не зря говорят: если хочешь нажить врагов, попробуй что-то изменить. Люди инертны и не понимают того, что я уже понял. Потому-то и приходится убеждать или… заставлять. Ты права, что в демократии, что в монархии приходится иметь дело с одними и теми же людьми. Хотя в монархии есть свои преимущества. Политику в демократии, тому же Демосфену, приходится врать, что его предложение нужно в первую очередь народу, что для него на первом месте благо народа, а собственные амбиции… вообще ни на каком. Я же могу сказать, что то, что я хочу, в первую очередь нужно мне. Но мне важно благо народа, так как оно в конечном итоге — мое благо. Но немножко честней получается…
Он задержал взгляд на Таис: разделенные на прямой пробор и связанные в простой хвост волосы как черный шелк облегали ее головку и рассыпались в пышные волны, заканчивающиеся локонами. Ясные серые глаза нежно смотрели из-под длинных ресниц. «Странно, — подумал он совершенно не к месту, — с Гефестионом я мысленно всегда разговариваю, слышу его, а Таис — вижу…»
— Вот, к слову, — продолжил Александр, — любимый анекдот моего отца тоже про демократию: «В народном собрании идет суд черепков об изгнании Аристида Справедливого. (Великий афинский политик.) Один неграмотный гражданин, не зная Аристида в лицо, просит его написать собственное имя на остраконе. — Аристид пишет и спрашивает: „А ты знаешь Аристида?“ — „Нет, но уж больно надоело вечно слышать о нем — справедливый, да справедливый“.» Я ничего не имею против демократии, ты знаешь, я за многообразие и разнообразие во всем. Но опыт истории учит, что чего-то полезного и прогрессивного можно добиться только очень крепкой властью.
— Скажи, почему люди стремятся к власти? — спросила афинянка.
— Власть — это сила, возможность. Что может бессильный человек? — Ничего. Но, если ты хочешь совершить в жизни что-то важное, оставить в мире след, тебе нужны люди. А так как люди по собственной воле редко вершат великие дела, то нужно их вдохновить, показать путь. Для этого нужна власть. А она, как и все на земле, имеет хорошую и плохую стороны. Поэтому важно следить за тем, чтобы она, во-первых, служила добру и, во-вторых, не испортила тебя самого. Папа мой после Херонеи так возгордился собой, что приказал рабу трижды в день напоминать ему: «Ты только человек!» — Александр рассмеялся воспоминаниям. — Да, папа у меня был с юмором.
Он опять шутил, слава богам.
— А слава?
— Платон хорошо сказал о жажде славы: человек стремится избежать смерти, и лишь слава дает ему бессмертие. Какие ты мне сегодня вопросы задаешь! — усмехнулся он, потянул ее к себе и посадил на колени, лицом к лицу. — Слава — это любовь людей. А любому человек важно уважение и любовь современников и потомков. Если тебя поминают добрым словом, значит, ты не напрасно прожил жизнь. То есть, пока о человеке помнят — он жив.
— Все хотят славы и власти?
— Не знаю, не забывай, что я царь, и рассуждаю, как царь. Вот Калан, например, считал, что власть, слава — все это суета сует, и главное в жизни — найти внутренний покой, когда у тебя нет ни мыслей, ни желаний, и ты бесстрастно наблюдаешь мир и себя, ничего не оценивая. В такие моменты в человеке пробуждается божественное, и если человек в гармонии с собой, ему вообще ничего не надо. Что ж, каждый вправе думать так, как он хочет. Может быть, есть люди, которые хотят прожить жизнь безвестной серой мышью. — Александр улыбнулся. — А ты-то сама? Разве ты не хотела власти надо мной? Еще как хотела!
Они замолчали, испытывающе глядя друг другу в глаза.
— Значит, ты в моей власти? — улыбнулась Таис.
— С огромным удовольствием твой раб! — И он шутливо потянул ее за нос.
Таис убрала прядку волос Александру за ухо.
— Пора тебе меня стричь, — заметил он.
— Ой, не надо! Я так люблю твои локоны. Знаешь, «кудри делают любовника милее…»
— «…а разбойника страшнее», — закончил Александр. — Я сейчас уже привык, а в детстве ненавидел: чтобы распрямить кудри, надевал на мокрые волосы фригийскую шапку, а Ланика восхищалась: «Ну чем не Парис-Александр!» Я злился. Это я — Парис, я, который хотел быть Ахиллом. (Парис-Александр, виновник Троянской войны, украл Елену, убил Ахилла.)
— Сейчас не злишься, если я восхищаюсь твоей красотой?
— Кстати, новая легенда о моей неземной красоте, — оживился Александр. — Оказывается, я брею лицо, чтобы ничего не скрывало моей красоты! — Александр выразительно поднял бровь. — А не потому, чтобы ты не исцарапала о мою щетину свою нежную кожу.
— А мне нравится новая легенда. Есть в этом что-то… романтическое. А вот я еще хотела спросить…
— Имей совесть, — перебил он. — Сколько можно разговаривать. Подумай и о моих простых мужских потребностях… Ну, так что?
— Что ты скажешь про легенду о том, что твоя мать зачала тебя от божества?
— От божества, — уверенно кивнул Александр. — Ибо я был зачат в любви, а любовь обожествляет людей, разве не так? С таким объяснением легенды я согласен. А с другим? Отвечу словами великого Еврипида:
А я человек счастливый, моя милая, ведь так же?
Позже Таис думала о том, что люди, щедро одаренные, особенные, выдающиеся люди, в какой-то степени обречены на одиночество. Избранным непросто найти достойное окружение. Гениальности трудно
