Александр долго смотрел ей в глаза, потом медленно провел рукой по всему ее восхитительному телу, сверху-вниз, снизу-вверх, перецеловал все, что его особенно привлекло.
— Это долгий разговор, на целую ночь.
— Значит, мне позволяется отнять у тебя еще одну ночь?
— Позволяется, — с удовольствием кивнул Александр. — Тебе позволяется отнять у меня все, хоть жизнь саму. Как сладко и радостно умереть в твоих объятиях. Я бы хотел умереть в твоих руках. Но еще не сейчас, а когда придет время…
Он решительно тряхнул головой, быстро встал, умылся, собрался, — привычно, как у себя дома. Таис как завороженная следила за ним неверящими глазами и думала: «Это — он? А это — я? И все это правда? И я не сплю? Какое счастье, что спряталось ложное и истинное — наконец! — стало явным».
На совете Александр сидел с серьезным видом, и только Гефестион понимал, чего это ему стоило. Лишь один раз, когда Парменион напомнил Александру, что тот хотел обсудить задачу флота наварха Андромаха, Гефестион, сидевший потупившись, мельком взглянул на Александра, и их взгляды встретились. Александр никогда ничего не забывал.
— Спасибо, Парменион, — вежливо ответил Александр, вернувшись на землю, и благодарно улыбнулся старому генералу.
Закончив совещание, раздав поручения офицерам и курьерам, Александр попросил Гефестиона на минутку остаться.
Опухшие глаза Гефестиона поведали о тяжелой бессонной ночи, полной горьких раздумий и слез. А опухшие глаза Александра — о счастливой бессонной ночи, полной страсти, нежности и слез восторга.
— Спасибо тебе, Гефестион. — Царь улыбался ему до тех пор, пока лицо Гефестиона не оттаяло, а глаза не ожили. Александр придвинулся к нему, прижался лбом к его виску и шепнул на ухо: «Я не знаю, за что мне так много счастья. Молю богов, чтобы только не за твой счет. Порадуйся за меня, родной…» — он гладил рукой шею Гефестиона, потерся лицом о его затылок, поцеловал волосы. Тот закрыл глаза и задержал вздох.
— Все будет хорошо, ты останешься мною доволен, — примирительно пообещал Гефестион. А потом решительно отстранился и продолжил совсем другим тоном: — Проспать совет! Такого еще не было. Хорошо еще конницу с пехотой не спутал.
Они громко рассмеялись. Александр был рад, что Гефестион в состоянии смеяться.
— Ну?.. — Гефестион подтолкнул его в плечо.
— Она изумительна!.. В миллион раз лучше, чем я мог мечтать. Что-то невероятное. Я открыл для себя новый мир, — Александр глубоко вздохнул.
— Что ж вздыхаешь?
— Я просплю еще не одно совещание, чует мое сердце…
Гефестион смущенно улыбнулся:
— Привыкнешь.
— К тебе же не привык. — Глаза Александра смотрели серьезно. — Знаешь, что меня радует, — сменил тему Александр, — теперь у меня есть два человека, с которыми я могу быть самим собой. Так мне было тяжело притворяться перед ней. Столько сил на это уходило — сдерживаться, хитрить. Она ведь меня хорошо понимает, и я ее. И это чувствуется… во всем.
— Ты простишь меня когда-нибудь? — понуро спросил Гефестион.
— Ты ни в чем не виноват, что ты, мой родной.
— Ты не будешь меня упрекать?
— Нет.
— И ты правда не разлюбишь меня?
— Никогда…
— И не оставишь меня?
— Даже не надейся…
Александр не мог не пошутить в самый неподходящий момент. Но Гефестион привык и знал, что за этим кроется что-то большее.
— А теперь без шуток, — Александр покачал головой, — можешь себе представить, что этот же разговор был у нас с Таис — слово в слово! Ну, скажи, как это возможно? Я иначе, чем рукой провидения и волей высших сил, не могу этого объяснить.
Они сидели молча несколько минут, каждый думая о своем и в какой-то мере — об одном.
— Делом пора заняться! — наконец пришел в себя Александр, и они отправились «заниматься делом».
А дело требовало от Александра постоянного присутствия, огромных сил и времени: постройка мола протекала тяжело, и Александр возлагал большие надежды на флот, который ему теперь требовался. Перепуганные кипрские цари, опасаясь наказания за свое сотрудничество с персами, прислали Александру 120 судов, 80 судов доставили жители Библа и Сидона. Даже из Ликии и Родоса поступали корабли.
Подведя суда к городским укреплениям, Александр из метательных орудий стал обстреливать стены и разбивать их таранами. Финикийцы спешно заделывали проломы, а за линией оборонительных сооружений начали постройку еще одной стены. Пользуясь «воронами» с железными крюками, они наносили повреждения кораблям македонцев и союзников, убивали, ранили и захватывали в плен солдат. А потом казнили их на глазах у македонцев. Со стен на македонцев обрушивались тучи раскаленного песка. Каждый день приносил потери, ставил перед Александром задачи и требовал от него все новых решений и усилий.
И все же он умудрялся видеться с Таис, пусть редко и коротко, за счет отдыха, сна, еды.
Это было трудное, опасное и счастливое время, совершенно сумасшедшее и сумбурное — тирские весна и лето. Весна их любви, которая навсегда осталась весной. Ибо их любовь знала только весну. Даже их тяжелое время в Мараканде пять лет спустя оказалось не более чем ненастным днем с очищающей майской грозой. Измученный, но неугомонный, дрожащий от усталости, нетерпения и радости видеть ее — таким был Александр в те дни. Необходимость в отдыхе и еде отступали на второй план перед потребностью утолить жажду любви. Они валились на постель, иногда и мимо нее, жадно и страстно наслаждаясь друг другом и не могли насладиться вдоволь. Да еще надо было поговорить, поделиться, посмеяться. Будучи вместе, они практически не переставали смеяться — от радости понимания и любви.
На людях Александр вел себя с ней, как раньше, и требовал того же от нее. Он непременно хотел держать их любовь в тайне, ибо считал, что их отношения касаются только их двоих и не должны становиться достоянием посторонних. Как поняла Таис только сейчас, несмотря на всю свою доступность и открытость, царь был невероятно скрытным человеком. «Кто не умеет молчать, не умеет управлять», — гласила поговорка. Но у Александра имелась на то и другая причина: вся его жизнь проходила у мира на виду, это порождало в нем желание иметь что-то только для себя. Поэтому он прятал от посторонних глаз самое дорогое. Таис подчинилась его желанию.
Перемена в ее настроении не осталась незамеченной. Она не ходила, а порхала, говорила чуть ли не стихами и была прекрасна, как сама весна. Птолемей и Леонид радовались тому, что ее непонятная тоска прошла вместе с зимой. А почему так? — Да кто же поймет этих женщин! Прошла, и ладно. Что еще надо? Таис всякими небылицами держала Птолемея на расстоянии. Ей бывало стыдно за свое вранье, жалко его, но что делать? Счастливые люди эгоистичны. А она была несказанно счастлива. Да и Птолемей никогда не был избалован ею.
Однажды случился курьез, чуть не раскрывший сладкую тайну влюбленных. Поначалу они еще не владели конспирацией так виртуозно, как потом, и часто теряли бдительность. Таис осталась на ночь у Александра, и они чуть не проспали регулярное утреннее совещание в его шатре. Дежурный офицер охраны, обеспокоенный, что Александр не подает признаков жизни, хотел войти в его личные покои, но тут на счастье появился Гефестион и опередил его, догадавшись, в чем дело.
Честно сказать, когда Гефестион увидел их спящими вместе, его пронзила боль. Не потому, что он не
