о моем истинном происхождении. Поскольку мы приехали из Швейцарии, окружающие, вероятно, считают нас швейцарцами. Даже в брачном свидетельстве указано, что мы оба католики. Срок действия моего паспорта истек много лет назад, а у девочек вообще не было паспортов. Амадея была ребенком, когда мы вернулись, и пересекла границу по моему паспорту. Кто обратит внимание на вдову с двумя дочерьми и аристократической французской фамилией? Я всюду значусь как графиня де Валлеран, поэтому мы скорее всего в безопасности, если будем держаться тихо и незаметно. Меня больше беспокоите вы.
Их семья была достаточно хорошо известна в Кельне. Все знали, что они евреи. И то, что двадцать лет назад Витгенштейны изгнали Беату и объявили ее мертвой, может послужить для дочери и внучек некоторой защитой, и Моника в душе благодарила за это Бога. А вот остальная семья… Их положение в городе было одновременно и преимуществом, и недостатком. Витгенштейны полагали, что нацисты не станут преследовать столь уважаемых людей. Как и многие немцы, они были убеждены, что мишенью властей стали маленькие людишки, отбросы общества. Но постепенно антисемитизм становился политикой страны, и сейчас сыновья Моники считали, что причины для тревоги есть. И Хорст, и Ульм работали в отцовском банке. Сам Якоб намеревался уйти на покой. Ему исполнилось семьдесят. На принесенных Моникой снимках он казался хотя и бодрым, но стариком. В отличие от жены он выглядел старше своих лет. Амадея отказалась даже взглянуть на фото. Дафна утверждала, что дед страшный. Бабулю она любила, деда боялась.
Бабушка всегда приносила девочкам какие-то подарки, что приводило обеих в восторг. Время от времени она отдавала Беате что-нибудь из своих драгоценностей, но не из самых дорогих, пропажа которых наверняка не осталась бы для Якоба незамеченной. Даже если сейчас он и замечал пропажу, она говорила, что потеряла кольцо или серьги, и муж журил ее за беспечность. Но с возрастом он стал забывчив, так что все обходилось. Оба не становились моложе, и многое можно было списать на потерю памяти.
Единственной проблемой семьи де Валлеранов стало желание Амадеи поступить в университет. Она страстно, как когда-то Беата, мечтала изучать философию, психологию и литературу. Беате не позволил отец. Амадее же препятствовали нацисты. Если она попытается поступить в университет, наверняка обнаружится, что ее мать — еврейка. Риск был слишком велик. Амадее придется показать не только свидетельство о рождении, где указано, что ее родители — католики, а сама она родилась в Швейцарии, но и документы, удостоверяющие расовое происхождение родителей. В этом-случае Беата и Дафна тоже пострадают. Такого допустить было нельзя.
Без объяснения причин Беата отказалась позволить Амадее сдавать экзамены в университет: только в этом случае им ничего не грозило. Она посоветовалась с Моникой. Та тоже считала, что, даже будучи лишь наполовину еврейкой, Амадея может попасть в беду. Поэтому Беата объяснила дочери, что в эти тревожные времена университет — очень опасное место, где полно радикалов и коммунистов, а также людей, выступающих против нацистов, за что их и ссылают в лагеря. Амадея может даже оказаться замешанной в мятеже, последствий чего нельзя даже предугадать.
— Но это вздор, мама, — возражала дочь. — Мы не коммунисты. Я всего лишь хочу учиться. Никто не пошлет меня в лагерь.
Амадея не могла понять, почему мать с таким непробиваемым упорством отказывает ей в простом желании. Сейчас она, по мнению девушки, удивительно походила на своего отца.
— Разумеется, все так, — кивнула Беата, — но я не хочу, чтобы ты общалась с подобными людьми. Подожди несколько лет, пока все не утихомирится. Сейчас в Германии неспокойно. Я места себе не найду, если ты пойдешь учиться сейчас.
Больше она ничего не сказала. Не решилась открыть правду. Это никого не касается, даже девочек. Чем меньше людей знает об их подлинном происхождении, тем больше их шансы выжить. И Беата будет хранить тайну до конца дней своих, тем более что все эти годы она ни с кем из посторонних не общалась. Кроме того, Амадея имела истинно арийскую внешность. Впрочем, и Беата с Дафной, несмотря на темные волосы, не были похожи на евреек. У обеих были тонкие черты лица и голубые глаза, что, с точки зрения многих обывателей, не соответствовало принятому представлению о евреях.
Спор об университете продолжался несколько месяцев. Но мать, к большому облегчению бабушки, оставалась непреклонной. С Моники довольно было и тревог по поводу остальных членов семьи. Она полностью разделяла позицию Беаты, отдавая себе отчет, что с гибелью Антуана его жену и детей некому защитить и некому о них позаботиться. Они одни в мире, тем более что Беата стала настоящей отшельницей. У нее нет друзей, кроме Добиньи. Да и тех она видит от случая к случаю.
Отношения Беаты и Амадеи становились все напряженнее. Между ними шел постоянный поединок характеров. Ни та, ни другая не думали уступать. Но Беата была непреклонна, и Амадее пришлось волей- неволей смириться: своих денег у нее не было. Беата предложила ей заниматься самостоятельно, пока обстановка не станет спокойнее. В июне, через два месяца после своего восемнадцатилетия, Амадея оканчивала школу. Дафне же еще долго предстояло учиться, и она в свои неполные десять казалась матери и сестре совсем ребенком. Дафна ненавидела споры между сестрой и матерью и жаловалась бабушке, которую обожала, считала красавицей и самой элегантной женщиной на свете. Бабушка всегда позволяла Дафне рыться в своей сумочке и играть с найденными там сокровищами вроде помады и пудры, давала примерять свои драгоценности и шляпки. Одевалась Моника всегда хорошо. Беата же с годами стала совершенно равнодушна к одежде, и Дафна терпеть не могла ее унылые платья одинаково черного цвета.
Перед самым днем рождения Амадеи бабушка перестала приходить, пропустив два визита подряд. В первый раз ей удалось позвонить и сказать, что она нездорова. На вторую неделю она просто не появилась. Беата не находила себе места и в конце концов осмелилась позвонить матери.
Ответил незнакомый женский голос. Это оказалась одна из горничных, которая объяснила, что миссис Витгенштейн слишком больна, чтобы подойти к телефону.
Всю следующую неделю Беата изнемогала от тревоги, но, к ее невероятному облегчению, мать все- таки пришла. Выглядела она ужасно. Кожа приобрела сероватый оттенок, передвигалась Моника с трудом, лихорадочно хватая ртом воздух. Беата подхватила ее под руку, отвела в гостиную и помогла сесть. Некоторое время Моника не могла отдышаться, но после чашки чаю почувствовала себя лучше.
— Мама, что с тобой? Что говорит доктор? — допытывалась Беата.
— Ничего страшного, — храбро, но неубедительно произнесла мать. — Эти приступы начались несколько лет назад, но потом прошли. И вот теперь опять… что-то с сердцем. Возраст, полагаю. Механизм износился.
Беата подумала, что шестьдесят пять лет — не такая уж и старость, однако выглядела мать ужасно. Будь все по-другому, Беата поговорила бы с отцом. Моника сказала, что Якоб тоже обеспокоен. Завтра ей предстоял визит к доктору, а затем новые анализы. Но Монику собственная болезнь только раздражала. Правда, никто не назвал бы ее раздраженной. Скорее очень больной.
Когда Моника собралась уходить, Дафна крепко поцеловала бабулю на прощание, а Амадея непривычно крепко обняла ее. Беата на этот раз проводила Монику до самой улицы, понимая, что матери трудно идти, и поймала ей такси. Моника всегда приезжала и уезжала на такси, чтобы водитель не проговорился Якобу, где она была. Из страха перед мужем она никому не доверяла своей тайны. Страшно подумать, что сделает с ней Якоб, если узнает! Он всегда требовал от жены и детей беспрекословного подчинения.
— Мама, пообещай, что завтра ты обязательно пойдешь к доктору, — взволнованно попросила Беата, прежде чем усадить мать в такси. — Дай слово, что не отменишь визита!
Последнее было сказано недаром: слишком хорошо Беата знала свою мать.
— Разумеется, нет! — улыбнулась Моника, и Беата с радостью отметила, что мать сейчас дышит куда легче. Задержавшись у машины, Моника долго смотрела на дочь.
— Я люблю тебя, Беата. Береги себя и будь поосторожнее. Я постоянно беспокоюсь о тебе, — со слезами на глазах призналась она. Ей до сих пор нелегко было смириться с тем, что столько лет ее дочь была оторвана от семьи, словно уличенная преступница. Но Моника всегда считала, что любящие друг друга люди не могут ни в чем быть виноваты.
— За меня не волнуйся, мама. У нас все будет хорошо, — успокаивала мать Беата, хотя сама не слишком этому верила. — Главное, лечись хорошенько. И знай, что я тебя люблю. Спасибо, что пришла.
