укрепляется, так предками нашими завещано, боярской силой ратною держава рубежи раздвигает и врагов сокрушает. Ты оглянись вокруг, почти все здесь бояре знатнейшие, а брат твой, царь Иван, среди них первейший. Можем ли мы желать унижения боярского? Хотим мы видеть боярство сильным, но мыслящим заедино с царем, хотим мы иметь государя великого, но склоняющего свой слух к совету боярскому.
Тут они опять спорить начали, и я окончательно запутался.
Не знаю, чем Иван сломил своеволие бояр. Мне до сих пор кажется, что проповедью прощения. А вот Курбский говорил о какой-то стенке, к которой Иван бояр поставил, что это означает, мне неведомо. Как бы то ни было, на следующий день Собора бояре были едины в одобрении всех предложений царя Ивана. А перевороты были нешуточные!
Как я, бывало, смеялся над спорами бояр из-за мест! Выстраивается ход, так они у меня за спиной завсегда пихались, определяя, кто первым пойдет, а кто вторым. А на пирах — кому выше сидеть, кому ниже! Обижались, как дети, шапки на пол в досаде бросали, убегали прочь. С пиров убегали, а на войну могли не пойти: мой дед над дедом этого худородного начальствовал, невместно мне теперь под его рукой быть и не буду! Хоть кол на голове теши, хоть на кол сажай! А тут Иван предложил быть в войске без мест, служить верой и правдой под началом того, кого он поставит, сообразуясь с воинской доблестью и умением, кои по наследству не передаются. И надо же — согласились! Но оговорили, что на прочее, в особенности на пиры, этот новый обычай не распространять.
Предложил Иван оживить торговлю на Руси, отменить всякие сборы с торговли и прочих продаж, которые собирали наместники на местах в свою казну, а заодно и тамгу, которая взималась при пересечении границ областей. А вместо того установить единый для всей Руси налог на торговлю и промыслы городские, который пойдет в казну царскую. И на это согласились себе в убыток. Но долго рядили, какой налог назначить, чтобы не было ущерба царской казне, из которой им жалованье идти будет. Сколько назначили, на то я внимания не обратил, но думаю, что поболее всех старых, вместе взятых, таков уж на Руси дедовский обычай снижения налогов.
Покусился Иван еще на одно дедовское установление — на Судебник, главный закон Земли Русской. И дело не в том было, что воды много с тех пор утекло, а в множестве темных мест, которые каждый толковал к своей выгоде. Недаром говорили, да, признаемся, и по сию пору говорят: закон что Дышло, куда захотят, туда и воротят. Когда ты судишь, очень сподручно, когда же тебя судят, неладно выходит. А так как на Руси все под Богом ходят и от тюрьмы не зарекаются, то постановили единодушно Судебник перелопатить и статьи противоречивые в соответствие привести. Тут же и наказы свои высказали. Во-первых, попросили не считать признание своей вины главнейшим ее доказательством, ибо слаба плоть и под пытками в чем угодно признаешься, даже и в измене государю. На то Иван обещал подумать, а пока посоветовал больше молиться и укреплять дух. Во-вторых, попросили пересмотреть правила поля, судного поединка. Нет, конечно, дедовский обычай этот правильный, коли заходит дело большое в тупик, то как его разрешить, кроме как мечом, один на один, Бог, он все видит и правому пособит. Но неведомы нам пути Господни, вдруг он решит воздать правому в жизни загробной или призвать угодника своего к себе раньше срока, потому разреши, царь-государь, иногда, при явном неравенстве сил да по решению суда, выпускать вместо себя наемных бойцов. И то обещал Иван учесть и с советниками рассудить. Не забыли и о народе, попросив облегчить обычай правежа, по которому неоплатного должника всенародно били палками по ногам, чтобы истребовать лежащий на нем долг. Чтобы избежать членовредительства, попросили держать должника на правеже месяц за сто рублей долгу, а затем выдавать его заимодавцу головою, пусть отслуживает, подлец, свой долг работою. Согласился Иван и с этим, но потом увеличил срок до двух месяцев, рассудив, что одного для науки маловато.
А какой восторг охватил весь Собор, когда Иван предложил вдруг расширить чин святых православной церкви и включить в него сорок русских чудотворцев и мучеников! Как славили царя за благочестие, за попечение его отеческое о благоденствии и спасении народа! И я плакал вместе со всеми, тем более что и сам имел ко всему этому некоторое отношение.
Путаются у меня мысли, и трудно излагать все связно, ничего не забывая и не пропуская. А пуще всего выстраивать события по их важности. Потому в начале каждого повествования я стараюсь рассказать о делах государственных, которые вас интересуют в первую голову, а потом уж о себе, это я на сладкое оставляю.
Но я опять отвлекся. Я говорил о важности событий. Дело святительское завершило тот Собор, но до него был еще один вопрос, который тогда мне показался малозначимым, я, честно говоря, и не вслушивался особо. Лишь по прошествии лет проявились все последствия того решения, о которых, возможно, и сам Иван не предполагал. Точно не предполагал.
Меня тогда, помню, только одно удивило. Еще вчера Иван с таким трудом суд боярский, наместнический, порушил и возвестил суд единый, царский. А сегодня он уже это новое установление ломает и предлагает ввести какой-то неведомый земской суд. Пусть-де жители городов и волостей, купно служилые, посадские и вольные крестьяне, избирают для этого присяжных людей, излюбленных судей, старост и целовальников, и те решают все дела сами, по приговору своему на основе законов царских. А суд царский мелкими делишками пусть не обременяют, кроме дел о душегубстве, разбое с поличным, колдовстве и измене. И пусть сами вершат дела местные: ратников в походы военные снаряжают, дороги мостят, мосты наводят, церкви строят, охраняются от татей и бедствий, а главное — подати в царскую казну собирают и отвечают за них всем миром. А на такое управление выдавать земщине — вот оно, слово главное! — особые губные грамоты, где все было бы расписано: сколько оброку платить за право свой суд иметь, сколько посошных, полоняночных, ямских и прочих налогов собирать.
На это предложение бояре позволили себе сомнение некоторое высказать. Русский человек сам собой управлять не то что не может, не любит. Полагается во всем на промысел Божий, а тяжесть решения норовит переложить на чужие плечи, на царя, на князя, на наместника. Какой закон ему установят, по такому и живет. Потому так смирен русский человек даже в холопстве и так сильно ратную службу любит. Если же какой закон совсем ему невмоготу становится, он его исполнять перестает, оправдываясь тем, что не может его постичь своим худым умишком. Так что если русскому человеку свою волю дать, то может он легко впасть и в буйство, и в шатание, а уж в пьянство непременно. А с другой стороны, рассудили бояре, почему бы и не попробовать, много хуже, чай, не будет. Ежели что, так и обратно всегда поворотить можно, это нам не впервой.
Именно с тех пор и появилась в Русской Земле земщина, которая не только привилась, но и в рост быстро пошла, и силу такую набрала, что по прошествии немногих совсем лет схлестнулась с властью государственной, которая как раз и впала в буйство, шатание и пьянство. Не просто схлестнулась, но и победила. Того мы в нашем рассказе не минуем, как бы нам этого ни хотелось.
Иван уже крепко сидел в седле, и погонял, и пришпоривал. Полугода с Земского Собора не прошло, а он затеял новое дело: приказал собрать тысячу детей боярских из лучших людей, дать им поместья в московском и соседних уездах и наречь их дворянами. Всю землю свою раздал Иван, зато получил верных слуг как для приказов разных, так и для войска. А еще каждому наделу установил определенную службу: с каждой сотни четвертей посева дворянин обязан был выставить в военное время конного человека и, кроме того, дать еще запасную лошадь, если поход предполагался продолжительным. А так как войны как начались в то время, так и не прекращаются по сю пору, то эта Иванова затея оказалась очень кстати. Тогда же преобразовал он прежних пищальников в особый военный класс стрельцов, вооружил их огнестрельным оружием и бердышами, выделил им слободы для совместного поселения и разделил на приказы.
Опять полугода не прошло, как Иван созвал в Москве новый Собор, на этот раз Священный, из архиепископов, всех епископов, уважаемых архимандритов и игуменов крупнейших монастырей. Да пристегнул к нему весь двор и боярскую Думу в полном составе.
Тяжело достался ему тот Собор. А как все хорошо начиналось! Что бы Иван ни предлагал, со всем святые отцы с готовностью соглашались, а бояре им возражать не рисковали. Лишь один раз раздались робкие голоса, когда Иван в административном запале предложил уничтожить кабаки. Заметили, что великий урон от того будет для его, царевой, казны. Но святители, презренного металла в чужих сокровищницах не считающие и пекущиеся только о нравственном здоровье народа, идею одобрили.
