покушались даже на жизнь вечную, говоря: «Что такое Царство Небесное? Что такое второе пришествие и воскресение мертвых? То нам неведомо. Истинно лишь то, что кто умер, того нет и не будет».
Раскол великий начался в Земле Русской. Семья великокняжеская раскололась, бабка наша Софья Палеолог, попранием веры православной уязвленная, детей прихватив, на Белозеро удалилась, оставив мужа одного с наследником Димитрием-внуком и невесткой Еленой Волошанкой. Святители, в православной вере твердые, ересиарху Зосиме подчиняться отказались. И в народ проник дух суетного любопытства и сомнений в доселе незыблемых истинах христианства, стали люди открыто спорить о том, о чем раньше даже втайне задумываться не смели: о бессмертии души, о естестве Спасителя, о Троице, о святости икон. Все зараженные ересью составляли секту многолюдную, гнездилище которой было в палатах митрополичьих, там они сходились умствовать и пировать, ибо ересь всегда идет рука об руку со словоблудием, развратом телесным и пьянством.
Но все же двор и Москва — не вся Русь. Великий князь почувствовал это, когда затеял грандиозную перестройку Москвы. Отказались люди русские идти работать в рассадник ереси, не давали им на то благословения святые отцы, так что пришлось Ивану Васильевичу искать мастеров за границей, в землях италийских. А как пригласил, так лишний раз ни за что народ православный обидел.
Но святые отцы, первый из них — Святой Иосиф Волоцкий, не сдавались, собрали многочисленные свидетельства ереси жидовской, представили их великому князю, настояли на Суде церковном. Митрополит Зосима старался, как мог, спасти сподвижников своих, вещая ложно: «Не должно злобиться и на еретиков. Пастыри духовные да проповедуют только мир!» И тем самым темную свою сердцевину открыл, ибо нельзя попустительствовать инакомыслию, особливо в вопросах веры. Сие попустительство есть главное оружие ереси жидовской, инакомыслием подрывает она веру чужую, сохраняя свою в неприкосновенности и твердости первозданной.
И великий князь склонился к миролюбию, отвел требования пыток и казней уличенных в ереси, многих от наказания увел, а не самых главнейших выдал Собору для наказания мягкого. Подверглись они оплеванию народному, но тем еретикам все нипочем, плюнь им в глаза, скажут — Божья роса. Пришлось великому князю и митрополита от должности отрешить, но без оглашения его действительной вины и церковного осуждения, якобы для того, чтобы не вводить в соблазн народ Русский. Но истинный соблазн был в мягкости наказания, из-за этого ересь жидовская еще несколько лет по Руси гуляла и крепла.
Лишь к концу жизни великий князь прозрел, осознал пагубность ереси, коей он был невольный потворщик. Решил он примириться с церковью, народом русским и семьей. Покаялся громогласно, выдал головой всех еретиков Собору Священному, а после их церковного осуждения казнил их своим судом. Сожгли всенародно в клетке брата Федора Курицына дьяка Ивана Курицына, архимандрита Юрьевского монастыря Касьяна с братом и многих других. Иным языки отрезали, других заключили в темницы или в монастыри, женок же, в ведовстве уличенных, гуртом в реках топили. Не пожалел великий князь и ближних своих, невестку Елену Волошанку, объявленную еретичкой, от себя удалил, наследника Димитрия-внука отставил и передал державу сыну своему Василию, нашему с Иваном отцу.
Ради сего последнего и поведал мне Макарий ту давнюю историю. Хотел он мне показать, каково бывает наказание за ересь в великокняжеском семействе, по сравнению с которым наше с княгинюшкой изгнание в удел — ничто. Утешить хотел меня добрый старец. Утешил, нечего сказать!
Какова же была истинная вина деда нашего, коли подвигла она его — Грозного! — на громогласное покаяние? Тут неожиданно еще один вопрос накатил: какая мысль была для деда первейшей — ересь извести или престол сыну передать в обход внука? Ведь если вторая, то покаяние его неискренно, и многочисленные казни огненные есть лишь месть, а не очищение, и отлучение законного наследника есть величайшая несправедливость, вдвойне усиленная словесами ханжескими. Не за этот ли грех великий обрушилась кара Господня на род наш?
Не в силах сдержать нетерпение, обратился я к Макарию. И смутился старец от неожиданности вопроса, отвечал мне неуверенно, хоть и защищал всячески деда моего. Два сомнения, сложившись, превратились в уверенность.
Казалось мне, что сдернул я последний покров с давней истории и предстала она передо мной во всей неприглядности наготы уродливой. Я отшатнулся в ужасе и закрыл руками лицо, оттого, вероятно, и не разглядел, что кожа морщинистая есть не кожа, а еще один покров, быть может, действительно последний. Пройдет много лет, прежде чем я решусь и его совлечь. И вы подождите.
Но прозрения мои на том не закончились. Когда уходил я уже от Макария, старец сердобольный последним утешением меня оделил, сказал, что вот и Захарьины с Романовыми завтра все дружно Москву покидают, не мы одни. И тут как молния блеснула у меня перед глазами и картину всю высветила.
Дьяк Висковатый, он же верный захарьинский прислужник, по их наущению и старался. Не на ересь они ополчились, а на Сильвестра, еще Иван в Москве был, а они уже грызню в опекунском совете затеяли. Решили заносчивого Сильвестра низвергнуть, справедливо видя в нем одно из главных препятствий своей власти, не простили ему ни того, что он с князем Старицким переговоры вел, ни того, что в списке опекунском он их на последнее место поставил, даже ниже дьяка худородного. Но Сильвестр ту интригу разгадал и угрозой захарьинского усиления совет опекунский сплотил. При их содействии вывернулся поп лукавый, оружие у нападавших перехватил и против них же и направил. А чтобы Захарьины до времени не спохватились, Сильвестр убеждал их лицемерно, что-де новый розыск против князей Старицких обращен, ибо обличенные еретики Борисовы троюродными братьями Евфросинье приходятся. Мне о том Даниил Романович рассказывал, потирая в предвкушении руки, да я внимания не обратил.
Рыли Захарьины яму для одного зверя, вдруг другой, еще крупнее, к ней повлекся, запрыгали они от радости да сами в яму и свалились.
Вспомнил я, что участь Захарьиных еще при беспамятстве Ивановом советниками его ближними была предрешена, а тут они сами повод дали — тем хуже для них! Так бы, глядишь, еще год-другой около власти потерлись бы, а коли сами напросились, так извольте вон!
Тут все пригодилось, особенно то, что вышли Захарьины из Пруссии и вотчины имели в западных русских землях, около Пскова. Но памятуя историю дедовскую, не решились в это дело царицу Анастасию втягивать, чтобы устои трона, едва укрепившиеся, вновь не поколебать. Потому и порешили все тихо, по- семейному. Захарьины, чуя огонь костра, смирились и согласились на изгнание добровольное.
Как и я, невольная жертва этой грызни у трона, мне чуждой и глубоко противной.
Тут и расплата пришла за прозрения. Не снес я вида ужаса жизни нашей и, едва добредя до палат своих, грохнулся в припадке. Спасибо Тебе, Господи!
Глава 3. Избранная рада
Прошло совсем немного времени, как я в полной мере осознал народную мудрость: не было счастья, да несчастье помогло. Стеная и проклиная в душе горькую свою судьбину, покидал я милую моему сердцу Москву. Но вкусив радостей сельской жизни, уже представить себе не мог, как бы я выжил в этом суетном и лживом граде. Сколько раз, сидя с княгинюшкой вдвоем на лавке у нашего скромного дворца на высоком берегу Волга, возносили мы хвалу Господу за то, что вырвал Он нас из тесноты кремлевских палат и трясины дворцовых интриг. Целых пять лет провели мы в Угличе, не занимаясь ничем, а только наслаждаясь обществом друг друга и ни разу тем не наскучив. Счастливейшие годы нашей жизни!
Лишь одно маленькое облачко набегало на сияющее небо нашего счастья — не посылал нам Господь детушек. А ведь трудились мы неустанно. Пусть преподобный Иосиф Волоцкий, а вслед за ним и Максим Грек говорят, что Господь может и иным способом человеческий род умножать. Нам сия мудрость небесная недоступна, так что мы по-земному, по старинке действовали. Духовник мой пробовал мне за излишества некоторые попенять, но я ему из Священного Писания ответил: «Проклят всякий, не оставивший семени во Израиле!» — и добавил: «Блажен, имеющий семя в Сионе и сродников в Иерусалиме!» Так духовник от меня и отстал, он-то знал, что у меня на любой случай и на любую мысль есть цитата из Писания, мне главное — тот случай вовремя уловить и ту мысль правильно понять.
