— из-за мелочей. Польский сейм ждал, что государь московский обратится к нему с просьбой избрать сына его на польский престол, а царь Симеон сделать этого не мог, ибо невместно царю русскому обращаться к каким-то панам, писать он мог только равному. Так что Симеон в свою очередь ждал, что сейм сначала изберет Ивана, а потом будет бить ему челом, чтобы он дал на то свое согласие. Даже и это могло случиться, если бы Симеон дал чуть больше денег для подарков шляхте, не один мешок, а хотя бы три. Да, думаю, трех вполне хватило бы. Но тут не жадность взыграла, а гордость. «Кто кому нужен? Не они нам, а Иван им! Пусть и ведут себя, как должно. А что другие искатели подарки шлют, то всякие Габсбурги и тем более Вазы нам не указ, они правители молодые, а наш род…» — далее вы представляете. Был еще один момент, из-за которого переговоры неожиданно затянулись, но тут отчасти и моя вина. У царя Симеона было, по сути, лишь одно непременное требование к панам — чтобы вслед за королем Иоанном властвовал его будущий сын, причем по праву наследования, а не избрания, если же, не приведи Господь, у Ивана не останется мужских потомков, то будущий король будет избран из нашего рода, чтобы обеспечить неразделимость Руси, Польши и Литвы вовеки веков. Паны с огромным трудом согласились на такое ограничение их вольности шляхетской, но тут же выставили и свое условие: уж коли наследование, так надо объединить роды царствующие, а для этого Ивану надо жениться на последней Ягеллонке, сестре Сигизмунда-Августа Анне.
— Да ей же пятьдесят! — вскричал я тогда, не сдержавшись. — Какие наследники?! Побойтесь Бога!
— Все в руках Господа! — ответствовали послы польские, подняв очи горе. — Дал же он восьмидесятилетней Сарре сына Исаака от Авраама. Пятьдесят не восемьдесят!
— Все в руках Господа! — вторил послам Симеон, уговаривая меня вечером, когда сошлись мы для обсуждения наших дел. — В неизбывной милости своей приберет Он жену старую и пошлет Ивану жену молодую, успеет он наследника родить.
— Так ведь будет сия Анна женой третьей! — воскликнул я с горечью, уязвленный недогадливостью Симеона. — А четвертой доброму христианину не положено!
— Н-да, — только и нашелся что ответить Симеон.
— Уж если вознамерился ты сковать Ивана оковами тяжкими ради короны чужой, так выбери лучше Елизавету Английскую, все ж таки помоложе будет! — не отставал я от него, надеясь этой шуткой незамысловатой окончательно победить его сомнения.
— Не надобна нам эта пошлая девица,[2] — совершенно серьезно ответил Симеон, не приняв моей шутки, — и Англия ее не надобна. А вот Польша нужна, хотя цена, тут соглашусь с тобой, несоразмерна.
Споткнувшись об этот камешек, все дело пошло наперекосяк. Истомившись без верховного правителя, вельможи польские постановили избрать королем старого императора Максимилиана. Шляхта же устремила свои взоры на безвестного воеводу семиградского Степана Обатуру, который вдруг стал именовать себя Стефаном Баторием. В его пользу говорило и то, что он сумел на расстоянии разбить сердце престарелой Анны. Как и то, что был он вассалом султана турецкого, а тот, не посоветовавшись с нами, поддержал его притязания самым простым и действенным способом — приказал сотне тысяч всадников прогуляться к границам польским. Так у Польши появилось сразу два избранных на сейме короля.
Что потом началось! Мы читали донесения лазутчиков наших, как какой-нибудь роман, кои пишутся в странах европейских малограмотными бумагомараками, смеющими называть себя писателями, на потребу необразованной публике, женщинам, купчишкам и черни. Там было все: внезапно вспыхнувшая страсть, поспешный и тайный брак, кровавая схватка в стенах сейма, преданные рыцари и коварные интриганы, кража короны и других регалий королевских, бег наперегонки, чтобы успеть короноваться первым, торжество счастливого победителя и смерть поверженного противника. Все было, нас не было.
Царь Симеон был весьма раздосадован польской неудачей. Но с течением времени успокоился и утвердился в мысли, что все, что ни делает Господь, к лучшему. Еще когда Симеон составлял свое наставление Ивану и Федору, он впервые смутно узрел выход из того противоестественного положения, в котором оказалась держава Русская после добровольного отречения царя Ивана и вынужденного согласия самого Симеона занять престол царский. Сей выход был единственно правильным и настолько очевидным, что я сразу же радостно поддержал эту идею, когда услышал ее из уст царя Симеона года через два после событий польских. Замыслил Симеон передать престол сыну Ивана, а его самого вместе с Федором назначить главными опекунами в малолетство нового царя.
Имелась лишь одна загвоздка — у Ивана не было сына. Впрочем, жены тоже не было. Несчастная девочка, Анна Колтовская, навязанная в минуту упадка и посему нелюбимая жена, постриглась в монахини вскоре после ярославского покаяния и отречения Ивана, и никто не удерживал ее, всеми забытую и покинутую в суматохе тех дней. От престарелой же Анны Ягеллонки Ивана сам Господь с моей помощью уберег.
Но все это было делом поправимым. Иван — мужчина молодой и сильный, Господь ему благоволил, оставалось только жену найти. Этим царь Симеон и занялся. Долго перебирал всех невест отечественных и заграничных и дошел в поисках своих до самой Англии и на ней остановился. Быть может, потому, что дальше двигаться было уже некуда, но допускаю, что вспомнилась ему моя шутка давняя о королеве Елизавете. Нет, о ней самой, конечно, и речь не шла, но прослышали мы, что у королевы был целый выводок двоюродных племянниц на выданье, на них и навострились.
Все было непросто. Это у нас, на Руси, ритуал сватовства до тонкостей разработан, а как поступать с еретиками-англичанами, было непонятно, не засылать же к ним нашу сваху. Лишь у меня, как некоторые из вас помнят, был некоторый опыт, пусть и неудачный, поэтому посоветовал я Симеону обратиться к посредничеству кого-нибудь из английских купцов, в державе нашей обретавшихся, и даже указал ему на подходящего человека — Джерома Горсея. Был он известным пройдохой и вором, но хорошее вознаграждение отрабатывал честно. Царю Симеону идея моя понравилась, тем более что хотел он до поры до времени сохранить дело в тайне, а пуще всего опасался умаления своего достоинства в случае возможного отказа. Посему призвали означенного Горсея, потолковали с ним приватно и отправили на разведку. Снабдили его и грамоткой для королевы Елизаветы, кою Горсей спрятал для сохранности в баклажку с водкой, с ней он никогда не расставался, даже и во сне.
Не прошло и года, как от Елизаветы пришел несколько туманный, но в целом благожелательный ответ. Начала она, как обычно, с дел торговых, навязывала нам товары своей страны и просила всяких послаблений для купцов английских, затем перешла к делам государственным, предлагая союз для козней разных против стран европейских, лишь в конце дошла до единственно интересующего нас вопроса. И тут сразу взяла быка за рога: какие права будут закреплены за потомством высокородной четы. Била в точку, на прямой вопрос следовал прямой ответ, что старший сын, если будет на то воля Господа, наследует престол русский, остальные же дети получат уделы знатные. Такие сведения царь Симеон не мог доверить ни бумаге, ни иноверцу, пришлось снаряжать посольство малое во главе с Федором Писемским, человеком худородным, даже не боярского звания, но давним соседом Симеона. Сие живое послание отправилось в Англию кружным путем, через море Студеное и в нескором времени тем же путем вернулось обратно ответом Елизаветы. Был он вновь туманен, как и сама страна аглицкая, если и было в нем что определенное, так это имя будущей невесты — Мария Гастингс. И еще Елизавета показала неожиданное знание дел наших внутренних, почтила память брата своего, великого царя и императора Джона, то есть брата моего Ивана, справилась о здоровье возлюбленного ее кузена Джорджа — это обо мне, а к царю Симеону обращалась как к племяннику. По сути выходило правильно, но для Симеона обидно.
Знала Елизавета и о том, что наследником короны русской является царевич Федор, поэтому к предложению Симеона отнеслась с явным недоверием. Но этого, конечно, в послании не было, это уж нам Писемский рассказал. И еще поведал он, что саму невесту ему не показывали, а можно сказать, что и прятали, и выяснить о ней удалось только то, что является она дочерью князя Гунтинского, который в земле аглицкой именуется лордом Гонтингдоном. И это была единственная хорошая новость, все же наших кровей девица.
Вновь отправился Писемский в Англию с уверениями царя Симеона в неизменности своих планов передать престол сыну царевича Ивана и с наказом твердым не только повидать княжну Гунтинскую, но и привезти ее портрет и точную мерку на бумаге. Тут-то и выяснилось, что, верная своей торгашеской натуре,
