– Позвольте я что-нибудь на себя накину, – сказала Мэгги, с улыбкой проводя рукой по своим стриженым мокрым волосам.
Через пять минут она вернулась – в джинсах, розовых «конверсах» и футболке с тигром из «Цирка Барнум-Бейли». При виде этой нелепой футболки, которую Мэгги откопала на столе с пожертвованиями, Эверетт расхохотался. Мэгги определенно была самой необычной монахиней. Ей не терпелось поскорее посмотреть фотографии. Они присели на скамейку поблизости от входа. Руки Мэгги подрагивали, когда она открывала коробку. Некоторые снимки ее трогали до слез, а некоторые смешили. Они с Эвереттом вспоминали трудности первых дней пребывания в лагере, какие-то случаи, какие-то лица. Среди прочих фотографий увидели снимки женщины, которую вытаскивали из-под завалов собственного дома. Чтобы ее вызволить, пришлось отнять ногу. Эверетт сделал кучу снимков детей, великое множество портретов Мелани и больше всего – Мэгги. Она оказалась запечатлена по меньшей мере на половине фотографий. Всякий раз, вытаскивая из стопки очередной снимок, Мэгги восклицала: «Ой, я это помню!», «Господи, а вы его помните?», «Это же тот бедный ребенок!», «Такая милая старушка». Эверетт также показывал ей фотографии разрушенного города и благотворительного вечера, который кончился землетрясением. Это была великолепная хроника страшных и волнующих событий их жизни.
– Прекрасные снимки, Эверетт, – похвалила Мэгги, глядя на него своими яркими голубыми глазами. – Спасибо, что привезли их показать. Я очень часто вас вспоминала и надеялась, что все у вас как надо. – То, что он ей звонил, утешало Мэгги, но возбуждало в ней еще большее желание говорить с ним, так же как и у него.
– Я скучал по вас, Мэгги, – честно признался Эверетт, когда они закончили разглядывать фотографии. – Мне ведь, по сути, и поговорить-то не с кем. – Раньше, до встречи с Мэгги, Эверетт и не подозревал, насколько пуста его жизнь. Он понял это, только когда уехал отсюда.
– Мне тоже вас не хватало. Вы ходили на собрания? Здесь ваш почин продолжается.
– Дважды в день. А не хотите ли пообедать? – На Ломбард-стрит открылось несколько закусочных фаст-фуд. Эверетт предложил взять что-нибудь там и отправиться к Марина-Грин: день стоял великолепный, а из Марина-Грин открывался чудесный вид на залив. С берега в Пресидио вид был не хуже, но Эверетт решил, что лучше все же для разнообразия куда-нибудь выбраться, подышать воздухом, сменить обстановку. Ведь Мэгги и так всю неделю была в госпитале как привязанная.
– С удовольствием. – Уйти от лагеря далеко они не могли – не было машины, – а Ломбард-стрит находилась не слишком далеко. Мэгги сбегала за свитером, занесла к себе в комнату подаренные Эвереттом фотографии, и через несколько минут они ушли.
Некоторое время Мэгги и Эверетт шагали молча, но обоих это ничуть не тяготило. Потом стали вспоминать, кто чем занимался все то время, пока они не виделись. Мэгги рассказала Эверетту, как восстанавливают город, и о своей работе в лазарете, Эверетт – о своей. Вместе с фотографиями он привез ей выпуск «Скупа» со снимками Мелани, и они заговорили об этой чудесной девушке. В первом же фаст- фуде они взяли сандвичи и пошли к заливу, где устроились на просторной лужайке в Марина-Грин.
О беде Сары Мэгги ничего не сказала, ведь та просила все сохранить в тайне. После их разговора Мэгги несколько раз общалась с Сарой. Дела у нее обстояли неважно: Сета арестовали, хотя позже выпустили из тюрьмы под залог. Кроме того, Сара сообщила, что их дом продается. Время наступило ужасное, тех бед, которые на нее свалились, она не заслуживала.
– Что думаете делать, когда уедете из Пресидио? – спросил Эверетт. Они съели сандвичи и теперь лежали на траве лицом друг к другу, как дети летом. В своей футболке из цирка и розовых кедах Мэгги и близко не напоминала монахиню, так что Эверетт иногда даже об этом забывал.
– Пока не собираюсь отсюда уезжать. Наверное, останусь еще на несколько месяцев. Чтобы обеспечить всех этих людей жильем, уйдет немало времени. Очень сильно пострадал город. Чтобы отстроить его заново, потребуется год, а то и больше. Потом скорее всего я вернусь в Тендерлойн, где буду заниматься тем же, чем и прежде. – Мэгги вдруг осознала, как однообразна ее жизнь. Она много лет помогала бездомным на улицах. Это всегда казалось ей благим делом. А теперь вдруг захотелось чего-то еще, и работа медсестры в лазарете снова стала доставлять ей удовольствие.
– И больше ничего не нужно? А не хочется ли вам, Мэгги, своей личной жизни?
– А это и есть моя личная жизнь, – мягко и с улыбкой возразила она. – Мое призвание.
– Понимаю. То же и со мной. Я фоторепортер, тем и живу. Хотя, когда снова вернулся домой из лагеря, моя жизнь перестала меня удовлетворять. Что-то со мной случилось. Во мне произошли какие-то перемены, пока я находился здесь. И с тех пор мне в этой жизни чего-то не хватает. – И все так же лежа, глядя на нее, он тихо произнес: – Возможно, именно вас.
Мэгги не нашлась с ответом – только какое-то время смотрела на него, а потом отвела глаза.
– Осторожно, Эверетт, – прошептала она. – По-моему, нам не стоит касаться этого. – Но она тоже думала об этом.
– Почему? Что, если вам однажды придет в голову вернуться в мир?
– А если нет? Мне нравится быть монахиней. Я стала ею сразу после окончания школы медсестер. Мечтала об этом с детства. Это моя мечта, Эверетт. Как я могу ее предать?
– А что, если поменять ее на другую? Ведь чтобы так трудиться, быть монахиней не обязательно. Вы можете стать социальной работницей или медсестрой для бездомных. – Он все тщательно продумал.
– Я всем этим уже занимаюсь, и я монахиня. Вы ведь знаете, как я к этому отношусь.
Она боялась его, хотела, чтобы он остановился, пока не сказано слишком много, пока она не почувствовала, что не сможет больше с ним видеться. Если он зайдет слишком далеко, от встреч придется отказаться. Ей следует жить в соответствии с данным ею обетом. Она все еще монахиня, нравится ему это или нет.
– Думаю, мне следует приезжать к вам время от времени и донимать вас подобными разговорами. Вы не против? – Эверетт чуть отступил.
Она взглянула на освещенного солнцем Эверетта и увидела, что он улыбается.
– Буду рада – до тех пор, пока мы не натворим глупостей, – ответила Мэгги, про себя вздохнув с облегчением: слава Богу, он остановился.
– Например, какие? Что значит для вас «глупости», поясните.
Эверетт ее подначивал, и она поняла это. Мэгги, однако, давно уже вышла из подросткового возраста и могла постоять за себя.
– Глупо будет, если вы или я забудем, что я монахиня. Но этого не произойдет, не правда ли, мистер Эллисон? – проговорила она со смешком, намекая на старую картину с Деборой Керр и Робертом Митчумом.
– Конечно-конечно, – подхватил Эверетт, закатывая глаза. – В итоге я возвращаюсь в морскую пехоту, а вы остаетесь в монастыре, как в том фильме. А вы, случайно, не смотрели каких-нибудь фильмов, где монахиня в итоге выбирает мирскую жизнь?
– Я на такие не хожу. Смотрю только те, где монахини остаются верны своему обету.
– Терпеть не могу такие, – поддразнил ее Эверетт. – Тоска зеленая.
– Ничего подобного. Это фильмы о замечательных женщинах.
– Что бы вам, Мэгги, не быть такой замечательной, – не удержался Эверетт, – и такой верной своему обету? – Сказать больше он не отважился, а Мэгги ничего не ответила. Он снова начал свою атаку, но она перевела разговор на другую тему.
Так они пролежали на солнце почти до вечера. С их места было видно, как начинают восстанавливать город. Когда в воздухе стала ощущаться прохлада, они вернулись в Пресидио. Перед отъездом Мэгги пригласила Эверетта поужинать в их столовой. Она рассказала, что Том уехал в Беркли, чтобы освободить квартиру. Но в лагере по-прежнему мелькало много знакомых Эверетту лиц.
Они поужинали супом, и Эверетт проводил Мэгги до дома, а она поблагодарила его за то, что он приехал.
– Я приеду еще, – пообещал Эверетт. Пока они разговаривали, лежа на солнечной поляне, он сфотографировал Мэгги еще несколько раз. Глаза ее были как синее небо.
– Берегите себя, – на прощание пожелала Мэгги. – Я буду за вас молиться.
Эверетт, кивнув, поцеловал ее в щеку, нежную, как бархат. Женщина без возраста, Мэгги в своей дурацкой фуфайке выглядела потрясающе молодо.
