был старший гардемарин Белли? Точнее — память о нем.
Зато теперь он располагал командирской каютой, которая на самом деле состояла из четырех помещений, размерами и комфортом ничуть не уступавших таковым на старых броненосцах и броненосных крейсерах вроде «Александра Второго» или «Минина». Тогда, в благословенные годы предпоследнего императора, еще не додумались приносить удобства повседневной жизни моряков в жертву требованиям военной целесообразности. Да и сама война, представлявшаяся совсем иначе, то ли будет, то ли нет (последние двадцать лет, слава богу, не было), а жить и служить нужно сейчас. В годовых и более плаваниях, где персидский ковер в салоне у адмирала и блютнеровское пианино в кают-компании куда важнее, чем мысль о вражеском снаряде, могущем вызвать пожар. Все страхи и бессмысленные предосторожности начались после Цусимы. Не зря курсовой офицер лейтенант Греве, издеваясь над начальственными инструкциями, разъяснял гардемаринам преимущества рояля из нержавеющей стали над обычным.
Настольная лампа в виде обнаженной бронзовой наяды, держащей в руке факел с электрической лампочкой под розовым абажуром в виде шелковых дамских панталончиков, освещала пустую, с точки зрения штатского человека, бледную морскую карту с обозначенными глубинами, направлениями ветров и течений.
При слове «пролив» большинство представляет себе нечто вроде Босфора, Дарданелл или пусть даже Ла-Манша — водный коридор между берегами, которые видны с борта судна, а если и не видны, то находятся где-то неподалеку. Мозамбикский же проще сравнить с приличным морем, например — Черным. От двухсот до трехсот миль в ширину, семьсот в длину. Перехватить здесь десяток пароходов — задача не из легких, кроме точного расчета, не помешает и большая доля везенья. Одна надежда, что начальник каравана не будет выписывать в море всяческие локсодромии[51] и противолодочные зигзаги, а пойдет к точке рандеву оптимальным курсом.
Белли очертил карандашом кружок в полсотни миль диаметром (в масштабе карты, естественно). Вот здесь все и должно произойти. Если он не ошибся, у него останется больше суток, чтобы, сделав свое дело, вернуться и встретить Балфура там, где тот рассчитывает принять конвой под защиту.
«Изумруд», как и прежде, скрывался под маской лесовоза, что было крайне удобно. Высокие стены из горбыля, имитирующего настоящий груз, надежно прикрывали и артиллерию, и две трубы из трех. Средняя была удлинена специальной насадкой, отчего выглядела тонкой и довольно жалкой. В случае появления на экране локатора встречного судна она начинала извергать черный жирный дым, показывающий, что машина работает на пределе, разгоняя пароходик до «парадных» девяти узлов. Остальное время отряд шел на восемнадцати, равняясь по самому тихоходному — «Индусу».
Караван обнаружился множественными засветками на экране за полчаса до рассвета, на расстоянии двадцати миль. За время сближения на крейсерах успели опустить на палубу маскировочные щиты и сыграть боевую тревогу. В основном — для тренировки экипажей. О каком бое могла идти речь? Шесть хорошо вооруженных кораблей против двенадцати мирных тихоходов, перегруженных солдатами, лошадьми, военным снаряжением и тыловым имуществом.
Белли вышел из рубки на правое крыло мостика, поднес к глазам бинокль. Ему нравилось наблюдать за обстановкой вживую, а не на мониторе, сколь бы отчетливую картинку тот ни рисовал. Сквозь дымку утренних испарений, образовывавшихся при столкновении холодного и теплого течений, хорошо просматривались только первые три транспорта, остальные скрывались в завесе тянущихся по ветру полос угольного дыма. Пароходы шли без всякого подобия строя, вразброс, стараясь только сохранять общее направление и зрительную связь между ближайшими в «ордере».
Владимир скомандовал в микрофон висевшей на шее рации, настроенной на общую волну отряда. Командиры подтвердили получение приказа, и вспомогательные крейсера начали перестраиваться в строй фронта, перекрывая конвою путь на юг.
«Изумруд» чуть прибавил оборотов, выдвигаясь вперед, на сближение с головным транспортом, «Индиан саксесс», который, очевидно, и был флагманом. Пароход хороший, новый, тысяч на десять тонн, с высокой пассажирской надстройкой на две трети корпуса. Там с удобством могло бы разместиться командование бригады.
Так оно и оказалось.
С дистанции шесть кабельтовых[52] баковая пушка крейсера дала предупредительный выстрел в воздух, сопроводив его трехфлажным сигналом «Остановиться. Лечь в дрейф».
Вахтенный штурман парохода явно не понимал, что происходит. Он знал, что их должны встретить свои крейсера, но не здесь и не сейчас, намного южнее и сутками позже. Сам он никаких решений принимать не собирался, капитан был крут характером, обожал устраивать разносы по любому поводу даже офицерам, матросы же прибегали к любым ухищрениям, лишь бы лишний раз не встретить на палубе мастера Биндона. И при первом удобном случае списывались, а то и дезертировали с судна.
Помощник, напряженно всматриваясь в действия легко скользящего по волнам крейсера, послал рассыльного пригласить наверх капитана. Кое-что о появлении у буров («или их трусливых покровителей, боящихся показать свой флаг», как писали бомбейские газеты) лихого рейдера молодой моряк читал. Не во все верил, но какая-то правда за сообщениями наверняка крылась. Теперь он наяву видел корабли, поведение которых дружественным назвать никак нельзя. Вот пусть капитан вместе с армейским генералом и полковниками разбирается. Ему происходящее пока казалось очередным интересным приключением, ради которых и стоит плавать по морям.
Пока Биндон торопливо натягивал китель и поднимался на мостик, «Изумруд» успел круто развернуться на шестнадцать румбов, разведя большую волну. Белли перебросил ручку машинного телеграфа на «Малый ход», уравнивая скорость, вывел крейсер на траверз транспорта, аккуратно сближаясь. Когда от борта до борта осталось не больше кабельтова, на мостике «Саксесса» наконец появился капитан.
— Эй, какого черта?! – немедленно заорал он в громадный рупор. – Не притирайтесь так близко. Что вам надо? Где адмирал Балфур? – Голос его, который и без усилителя легко перекрыл бы расстояние между кораблями, заставил Владимира слегка поморщиться.
Белли, не затрудняя голосовые связки, скрещенными руками показал, чтобы немедленно стопорили машины, а потом, тоже жестом, предложил посмотреть на гафель крейсера, где как раз в этот момент развернулся трансваальский флаг.
У Биндона челюсть не отвисла, как принято писать, а, напротив, с хрустом защелкнулась. Хруст произвел раздавленный крепкими зубами мундштук трубки, второпях не прикуренной.
Бесшумно скользящий на параллельном курсе серо-голубой крейсер с пятью наведенными на пароход орудиями, выглядел очень убедительно.
— Сэр, – осторожно спросил штурман, – что прикажете?
— Заткнитесь, недоумок, – привычно рявкнул капитан, но, очевидно, кое-что начало доходить и до него. В случае чего оба они очень скоро окажутся в равном положении — в трюме чужого корабля и в бараке для военнопленных, и как именно ему припомнят все грубости и унижения — неизвестно. Лучше вовремя отыграть назад. – Простите, мистер Миклджон, я сейчас немного не в себе. Сами понимаете…
— Понимаю, сэр. Но те парни на крейсере опять возятся у своей пушки. Боюсь, могут и выстрелить…
— Да пусть мне воткнут в задницу тридцать три якоря…
Эта картинка, воплотись она в жизнь, показалась штурману крайне заманчивой.
— Стоп машины!
Миклджон, отстранившись, указал Биндону на телеграф. Будет когда-нибудь суд или не будет, а если капитан на мостике, никто не имеет права прикасаться к рычагам управления.
На «стопе» пароход такого водоизмещения, идущий на двенадцати узлах,
Белли в свой великолепный бинокль видел происходящее на пароходе, словно с десяти шагов. И отчетливо уловил суть конфликта.
