Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности

из Эльбинга сначала в Киль, а потом куда-то еще для достройки и вооружения. Куда именно, установить пока не удалось.

В нормальной обстановке, разумеется, такая «деза» была бы разоблачена довольно легко, но — не в условиях военно-политического психоза и вдобавок информационной войны, организованной по методикам конца двадцатого века. Любого, кто слишком плотно начал бы интересоваться этой историей, легко можно перекупить, переубедить или — убрать, в крайнем случае. Как любил выражаться Шульгин, перевоплощаясь в ниндзя, – «погасить облик».

Адмиралу и его штабу пришлось довольствоваться характеристиками до сих пор не вступившего в строй русско-немецкого «Новика», которые имелись в открытой печати. Водоизмещение — три с половиной тысячи тонн, бронирование отсутствует, скорость на форсировке машин — до двадцати шести узлов, вооружение — восемь принятых на российском флоте стодвадцатимиллиметровых орудий. Только на «бурском» рейдере, как показало обследование поврежденных крейсеров, калибр пушек был чуть больше — сто тридцать.

Выглядело это эффектно, но не так уж страшно. Балфур, который со своим отрядом не принимал участия в боях, предпочел неудачу отнести на счет нераспорядительности адмирала Хилларда, растерянности и низкого боевого духа его офицеров. Все остальное — попытка оправдать свое поражение воздействием «непреодолимой силы».

В общем, это вполне естественно. Любому нормальному человеку свойствен именно такой подход. Знает он принцип Оккама или не знает. Если тебе набили морду в темном переулке, то наутро ты будешь рассказывать не о своей слабости и трусости, а о численном превосходстве хулиганов и о том, что каждый был как минимум мастер спорта по боксу.

Схема прикрытия каравана и эволюций эскадры в случае появления таинственного крейсера (действительно таинственного, тут адмирал признавал свое бессилие, так как до сих пор не получил сведений о месте его базировании и предполагаемых планах) была составлена. Каждый командир знал свой маневр, имелись согласованные таблицы сигналов, трехфлажных и других: гудками, ракетами, цветными дымами.

Противнику стоило лишь появиться, а уж потом ему останется только позорно бежать, в лучшем для него случае. Но Балфур рассчитывал на большее. Заманить врага в ловушку, перехватить и уничтожить.

— Восемь пятидюймовок, вы говорите? – ядовито-презрительно изрек он на одном из совещаний. – Против сотни с лишним стволов тяжелой артиллерии? Ха-ха!

Англичане всегда умели заставить себя забыть о позорных эпизодах, вроде штурма Петропавловска в 1854 году, когда им пришлось бежать при десятикратном превосходстве на море и четырехкратном — в десантной партии. Адмирал Прайс, не желая предстать перед судом лордов адмиралтейства, просто застрелился на глазах подчиненных, чем отнюдь не прибавил им боевого духа. Как писал тогдашний французский историк и участник сражения: «Потерпеть неудачу — это не несчастье, это пятно, которое желательно изгладить из книги истории, это даже больше того, это вина, я даже скажу — преступление, ответственность за которое несправедливо ложится без разбора на всех». [50]

Но «заставить себя забыть» и забыть на самом деле — немного разные вещи. И вспоминать о них приходится, вольно или невольно.

И все же, уединяясь в своем адмиральском салоне, Балфур, продумавший все возможные повороты событий и действия неприятеля, ощущал себя странно. Приблизительно как лендлорд, собравшийся поохотиться в своем имении на кроликов, заряжает тяжелыми пулями ружье десятого калибра, собирает целую ораву егерей, тоже до зубов вооруженных. Чтобы прикрывали его с флангов и с тыла. И до смерти боится, что кролик выскочит из кустов и вцепится острыми зубами в горло.

Смешно, стыдно, недостойно джентльмена. Он бы с куда большей уверенностью повел броненосную эскадру навстречу такой же, а то и более сильной.

Получается — неизвестный враг испугал его еще задолго до боя, который то ли будет, то ли нет?

И сэру Роджеру делалось очень не по себе. С таким настроением воевать нельзя. Но надо. Графин виски пустел, табачный дым не успевал вытягиваться в открытый иллюминатор, карта на столе вызывала неприязнь своей глупой голубизной.

…Белли наконец-то получил от Воронцова конкретный боевой приказ и вывел свой отряд из Дурбана за час до рассвета. Сначала направился курсом зюйд-вест, чтобы ввести в заблуждение вражеских шпионов, наверняка отслеживавших все, что происходило в порту последнюю неделю. Только вот смысл, как ему казалось, в деятельности здешних разведок был чисто исторический. При отсутствии современных средств связи никаких возможностей своевременно предупредить высшее командование о действиях противника не было. Телеграфная связь с Кейптауном была прервана, иным же способом быстрее чем за несколько суток депешу не переправишь. Хоть лошадей до смерти загони, хоть поездом, замаскировавшись под бурского офицера, до крайней станции доберись, а там еще пешком до первых английских постов. Очень долго и рискованно. Да и не стоит того информация. Точнее — некому правильно оценить ее ценность.

Владимир решил, что как бы ни был умен и опытен Дмитрий Сергеевич, но идти у него на поводу он не станет. Приказ понятен, но в части практической реализации общего замысла Белли имел собственное мнение. Что Воронцов адмирал — это понятно, и чин свой получил не зря, разгромив англичан сначала в Черном, а потом и в Эгейском море. Эта славная виктория наверняка войдет в учебники, и где-нибудь, пусть в сноске, мелким шрифтом, будет указано, что и известный адмирал Белли принимал в ней участие мичманом. И первый свой орден он получил там же.

Но время идет, и Владимир, послужив и осмотревшись в рядах «Братства», начал соображать самостоятельно. Воронцов ведь тоже всего лишь, по своему реальному званию не более чем капитан-лейтенант Советского ВМФ. Командир тральщика. Остальное — личный талант и воля того, кто выше нас. Так в чем между ними разница?

(О том, что сам он вообще не произведен законным образом, то есть царским указом, в мичманский чин и формально остается гардемарином, забылось само собой. Так часто бывает.)

Поэтому о своем плане операции (в широком смысле) он Воронцову ничего не сказал. Сделает что считает нужным, а там видно будет, кто прав, а кто — не очень.

Отойдя на десяток миль от берега, Белли развернул свой отряд почти на сто восемьдесят градусов, направляясь к южному выходу из Мозамбикского пролива. Именно здесь, в четырехстах пятидесяти милях северо-восточнее Дурбана бомбейский караван должен, после бункеровки в порту Виктория на Сейшельских островах, выйти на рандеву с отрядом прикрытия.

Английские крейсера, по расчетам, должны были подойти сюда через сутки, исходя из навигационных расчетов. Этого Владимиру должно было хватить на все.

Белли сидел в своем кабинете за столом, заваленным картами, навигационными таблицами, исчерканными схемами маневрирования листами бумаги. Вестовой только что вышел, бесшумно ступая, оставив поднос с прикрытым крахмальной салфеткой стаканом в штормовом подстаканнике с чаем по- адмиральски, небольшим серебряным чайником, пузатой бутылочкой рома.

Командиру до сих пор ужасно нравились внешние признаки его величия. Слишком уж глубоко застряли в памяти воспоминания о громадных, холодных ротных дортуарах корпуса с каменными полами и неизбывными сквозняками из четырехметровых окон, о столовом зале на пятьсот человек, о вечной невозможности хоть на полчаса остаться наедине с собой, даже в гальюне. На протяжении шести бесконечных лет.

О последнем ужасном годе, проведенном во Владивостоке, о смертельном пути домой в Петроград, который он заведомо не надеялся преодолеть, но все же упорно пробирался от станции к станции Великого сибирского пути, терпя голод, унижения и постоянный страх расстрела, он старался не вспоминать. Если бы не Шульгин с Кетлинским, которым по странному толчку судьбы под руку захотелось отвлечься от такого же, как он пьет сейчас, адмиральского чая, выйти прогуляться по скучному омскому перрону — где бы сейчас