Тут она тихо засмеялась, вертя в руках книгу, купленную в аэровокзале, на которую указал теперь глазами Алекс:
– Вы ее читали?
– Кого?
– Шарлотту Брэндон.
Рафаэлла кивнула:
– Люблю ее. Прочла все книги, которые она написала. – И посмотрела на него, словно бы извиняясь. – Знаю, не очень-то серьезное это чтение, но изумительное, для того чтобы отвлечься. Откроешь любую ее книгу и сразу погружаешься в мир, который она описывает. Наверно, такого рода литература представляется мужчине пустяковой, зато… – Не сознаваться же ему, что эти книги спасают ее, сберегая рассудок в эти последние семь лет, еще подумает, будто с разумом у нее неладно. – Зато она очень увлекательная.
Алекс улыбнулся совсем доверительно:
– Знаю, знаю, я ее тоже читал.
– Да ну?
Рафаэлла взглянула на него по крайней мере недоуменно. Книги Шарлотты Брэндон вряд ли подходящее чтение для мужчины. Джон Генри наверняка не стал бы их читать. Равно как и ее отец. Те читают не беллетристику, а что-нибудь про экономику, про мировые войны.
– И вам нравится?
– Очень. – Тут он решил немного продлить игру. – Я их прочел все до единой.
– Правда? – Ее огромные глаза еще больше расширились: удивительно, что адвокату такое интересно. Она с улыбкой протянула ему книгу: – А эту успели прочесть? Она совсем новая. – А вдруг она нашла наконец сотоварища?
Бросив взгляд на книгу, он кивнул:
– По-моему, она самая удачная. Вам понравится. Она серьезнее некоторых предыдущих. Больше вызывает раздумий. Много и откровенно говорится там о смерти, это не просто милое повествование. Немало высказано весомого.
Он-то знал, что мать писала этот роман весь прошлый год, накануне весьма серьезной хирургической операции, и боялась, что будет он последней книгой. И постаралась вложить в нее нечто значительное. И это ей удалось. Алекс с большой серьезностью проговорил:
– Автору она очень дорога.
Рафаэлла недоверчиво произнесла:
– Откуда вы знаете? Вы встречались с писательницей?
Настала короткая пауза, на лице его вновь заиграла улыбка, он наклонился к Рафаэлле и прошептал:
– Это моя маменька. – Та в ответ рассмеялась, словно серебряный колокольчик, приятнейший для слуха. – Честное слово, это так.
– Послушайте, для адвоката вы очень уж несерьезный, право.
– Отчего же? – Он постарался принять обиженный вид. – Я серьезен. Шарлотта Брэндон – моя мать.
– А президент Соединенных Штатов – ваш отец.
– С чем вас и поздравляю. – Он протянул руку для пожатия, она вежливо опустила свою ладонь в нее. Получилось крепкое рукопожатие. – Кстати, меня зовут Алекс Гейл.
– Вот видите! – снова засмеялась она. – Ваша фамилия не Брэндон.
– Это ее девичья фамилия. Мать зовут Шарлотта Брэндон Гейл.
– Вон оно как. – Рафаэлла все смеялась, не могла, глядя на него, не расхохотаться. – Вы всегда этакие байки рассказываете?
– Только совсем незнакомым людям. Кстати, волшебница, а вас как зовут?
Он сознавал некоторую свою напористость, однако отчаянно хотелось знать, кто же она такая. И преодолеть взаимную безымянность. Он желал услышать, как ее зовут, где она живет, чтобы в том случае, если опять она растворится в воздухе, удалось бы ее вновь отыскать. Она чуть помешкала с ответом, потом улыбнулась и сказала:
– Рафаэлла.
Он в сомнении покачал головой, но продолжал улыбаться:
– Теперь это мне напоминает байку. Имя у вас не французское.
– Да, испанское. Я только наполовину француженка.
– А наполовину испанка?
Ее внешность подсказала ему, что это правда: иссиня-черные волосы, черные глаза и фарфорово-белая кожа, такова, по его понятиям, и должна быть испанка. Ему и в голову не пришло, что краски свои взяла она от отца-француза.
– Да, наполовину испанка.
– На какую половину? По уму или по душе? – Вопрос был серьезный, и она поморщилась, запнулась в поисках ответа.
– Трудно сказать. Сама не очень понимаю. Наверно, душа французская, а ум испанский. Думаю, я подобна испанке не из особого предпочтения, скорее по привычке. Пожалуй, весь жизненный уклад отзывается в том, какова ты.
Алекс с подозрительным видом обернулся назад, потом, наклонясь к ней, прошептал:
– Я не вижу никакой дуэньи. Она весело рассмеялась:
– Ой, здесь ее нет, но потом встретите!
– По-настоящему?
– Даже очень. Я если и бываю одна, то лишь в самолете.
– Это удивительно, даже интригует.
Захотелось спросить, сколько ей лет. Он предположил, что двадцать пять или двадцать шесть, и был бы удивлен, если бы узнал, что ей тридцать два года.
– Вы не против постоянных надзирательниц?
– Иногда. Но без них, наверно, чувствовала бы себя вовсе непривычно. Я с этим выросла. Порой думаешь, что без опеки окажется страшновато.
– Почему? – Она еще больше озадачила его. Уж до того отличалась от всех знакомых ему женщин.
– Тогда некому будет защитить тебя, – сказала она с полнейшей серьезностью.
– От кого защитить?
Прошло некоторое время, прежде чем она улыбнулась и вежливо заявила:
– От людей вроде вас.
Ему ничего не оставалось, как ответить улыбкой, и довольно долго они сидели рядом, каждый погрузясь в свои мысли и взаимные вопросы относительно жизни друг друга. По прошествии времени она повернулась к нему с большей заинтересованностью и оживлением во взгляде, чем можно было заметить ранее.
– А зачем вы мне насочиняли про Шарлотту Брэндон?
Она никак не могла раскусить его, хоть он ей понравился, вроде бы искренен, и добр, и забавен, и ярок, насколько она может судить. Но вновь он с улыбкой отвечал:
– Поскольку это соответствует истине. Это моя мать, так-то, Рафаэлла. Скажите, а вас действительно так зовут?
Она сдержанно кивнула в ответ:
– Действительно так. – Но не открыла своей фамилии. Просто Рафаэлла. Ему это имя очень и очень приглянулось.
– В любом случае она мне мать. – Он указал на ее портрет на задней стороне суперобложки, мирно поглядел на Рафаэллу, не выпускавшую книгу из рук. – На вас она произвела бы наилучшее впечатление. Она вправду замечательная. – Я в этом не сомневаюсь.
Но ей явно не верилось в истинность сказанного Алексом, и тогда он лихо полез в свой пиджак, извлек тонкий черный бумажник, который год назад преподнесла ему Кэ ко дню рождения. На нем были помещены те же буквы, что и на черной сумочке Рафаэллы. «Гуччи». Он вынул из бумажника две фотографии с
