было дознание, всего лишь дружеский вопрос, но тем не менее что-то ее покоробило.
– Я уходила… за покупками… – улыбнулась она ему, – к Рождеству. – Он не знал, что посылки в Париж и в Испанию были ею отправлены месяцем раньше.
– Приобрела что-нибудь удачное?
Она кивнула. А как же, приобрела. Прелестные вещи купила… Аманде, племяннице своего любовника. Сознание содеянного вновь пронзило ее.
– Что-нибудь удачное для себя купила?
Она еле повела головой, прикрыв глаза:
– Времени не хватило.
– Тогда, пожалуйста, отправляйся по магазинам завтра, поищи что-нибудь себе.
Она посмотрела на длинную угловатую фигуру того, кто был ее мужем, и вновь ее стало снедать чувство собственной вины.
– Лучше я проведу день здесь. Я… в последние дни я уделяла тебе мало времени… – словно извиняясь, произнесла она, в ответ Джон Генри замотал головой и махнул вялой рукой:
– Я не побуждаю тебя сидеть тут надо мной, Рафаэлла.
Еще раз покачав головой, он смежил глаза и опять открыл их. Чувствовалось, что он о чем-то размышляет.
– Никогда не заставлял тебя сидеть около меня в ожидании… никогда, маленькая моя… и очень сожалею, что так долго она не приходит.
Она было заподозрила, что сознание его помутилось, взглянула на него с обостренной заботой. Но он лишь усмехнулся:
– Смерть, дорогая… смерть, то есть… затянулось выжидание заключительного момента. И ты оказалась храброй девушкой. Никогда не прощу себе того, что я натворил.
– Как ты можешь говорить такое? – ужаснулась она. – Я тебя люблю. И никуда отсюда не рвусь.
Но правда ли это? Не предпочла бы она быть с Алексом? Думая об этом, она взяла руку Джона Генри и осторожно сжала в своей.
– Никогда я ни о чем не жалела, дорогой, кроме… – Комок подступил к горлу при взгляде на мужа. – Кроме того, что выдалось тебе.
– Мне бы помереть от первого удара. Так бы и вышло, будь жизнь чуточку справедливее, а ты с дурачком доктором позволила бы этому свершиться.
– Ты заговариваешься.
– Нет же, и тебе это известно. Жизнь превратилась в ад и для меня, и для тебя. Держу тебя год за годом словно в тюрьме, а ты все еще почти девочка, и я гублю твои лучшие годы. Мои давно отлетели. Дурно…
Он прикрыл ненадолго глаза вроде бы от боли, и тревога, отпечатавшаяся на лице Рафаэллы, усугубилась. Он не замедлил открыть глаза и вновь обратить их к ней.
– Дурно я поступил, женившись на тебе, Рафаэлла. Я был слишком стар для этого.
– Перестань, Джон Генри.
Ее пугали такие его высказывания, пусть и нечастые, но, вероятно, мысли его постоянно бывали сосредоточены на этой теме. Она ласково поцеловала его, заглянула ему в глаза, когда он подался навстречу ей. Смертельно бледный, вот он лежит в своей широкой двуспальной кровати.
– Тебя вывозили на этой неделе в сад подышать воздухом, дорогой? Или на веранду?
Он покачал головой, на лице появилась искривленная улыбка.
– Нет, мисс Найтингейл, не вывозили. А я и не хотел этого. Мне приятнее здесь, у себя в кровати.
– Не глупи. На воздухе тебе лучше, и ты любишь бывать в саду.
Она говорила со сдержанной горечью, имея в виду, что если б не проводила столько времени в отсутствии, то смогла бы проследить, что с ним делают сиделки. Им положено выкатывать его на воздух. Это важно – перемещать его, поддерживая, сколько возможно, в нем интерес и оживленность. Иначе он заведомо потеряет активность, рано или поздно сдастся напрочь. Сколько уж лет назад врач предупреждал об этом, а теперь ей стало ясно, что муж подошел к очень опасной черте.
– Я с тобой погуляю завтра.
– Я тебя не просил.
Вид его был жалок.
– Говорю же, мне хочется побыть в постели.
– Ну нельзя же. Зачем ты так?
– Неугомонное дитя.
Не сводя с нее глаз, он ухватился за ее пальцы и провел ими по своим губам.
– Я по-прежнему люблю тебя. Гораздо сильнее, чем могу выразить… Сильнее, чем ты можешь понять.
Вид у него был полуобморочный, взгляд затуманился.
– Помнишь ли те первые дни в Париже, – он улыбнулся от души, и она следила за ним, – когда я сделал тебе предложение, Рафаэлла? – Взор его прояснился. – Господи, ты была совсем дитя. – С нежностью посмотрели они друг на друга, она еще раз наклонилась, поцеловала его в щеку.
– Да я уж теперь старая, дорогой мой, мне повезло, что ты по-прежнему любишь меня. – И встала, с веселой миной добавив: – Пойду-ка лучше переоденусь к ужину, а не то бросишь ты меня и найдешь себе новую молоденькую девицу.
Он хихикнул в ответ и, когда она, поцеловав его и помахав рукой, удалилась, почувствовал себя заметно лучше. Рафаэлла, пока шла в свои комнаты, ругала себя за ужасающее невнимание к нему в последние дни. Что это было за занятие – носиться по магазинам за мебелью, портьерами, гардинами да за коврами битую неделю? Но, закрывшись в спальне, она осмыслила свое занятие. Подумала об Алексе, о его племяннице и об убранстве спальни для нее, о той другой жизни, которой так хотелось самой. Долго рассматривая себя в зеркале, казнясь за то, что пренебрегала супругом в течение почти десятилетия, она усомнилась, имела ли право на то, что произошло у них с Алексом. Джон Генри – вот ее судьба. И нет у нее права требовать большего. Но как откажешься? После этих двух месяцев Рафаэлла отнюдь не была уверена, что в силах так поступить.
С горьким вздохом распахнула она свой шифоньер, извлекла серое шелковое платье, которое они с матерью купили в Мадриде. Черные лодочки, редкостные бусы из серого жемчуга, принадлежавшие некогда матери Джона Генри, серьги в ансамбль им, изящную серую комбинацию. Все это она кинула на кровать и ушла в ванную, размышляя о том, что же она вытворяет: чуть не забыла про мужа, не может забыть о другом мужчине, а ведь они оба нуждаются в ней. Конечно, больше Джон Генри, нежели Алекс, но все-таки оба, и к тому же, понимала она, она нуждается в обоих.
Получасом позже она стояла перед зеркалом, образчик грации и элегантности, в бледно-сером шелковом платье, со слегка взбитой прической, жемчуга в ушах подсвечивали лицо. Смотрела она в зеркало и тщетно искала решения. Не видела выхода из сложившейся ситуации. И надеяться могла лишь на то, что ни один из них не пострадает. Но, покидая свою спальню, она заметила, что от страха ее пронимает дрожь. И поняла, что питает почти несбыточные надежды.
Глава 16
Воскресным вечером сиделка уложила Джона Генри спать в половине девятого, и Рафаэлла удалилась к себе, погруженная в раздумье. Весь вечер думала она про Алекса и Аманду, отмечая в уме, что вот они выехали из Нью-Йорка, вот садятся в самолет. А теперь им осталось всего два часа лету до Сан- Франциско, однако вдруг стало казаться, что они в другом мире. День она провела с Джоном Генри, с утра вывезла его в сад, надев ему теплый шарф и шляпу, черное кашемировое пальто поверх шелкового халата и заботливо укутав одеялом. После полудня выкатила его кресло на веранду, а к вечеру отметила про себя, что выглядеть он стал лучше, развеявшись и устав к тому моменту, когда надо было вернуть его в постель. Вот что ей полагается делать, вот ее обязанность, это ведь ее муж. «Хочешь не хочешь». Но вновь и вновь мысли ее улетали к Алексу и Аманде. И чем дольше сидела она в этом кирпичном дворце, тем сильнее ощущала себя погребенной в склепе. Она устыдилась подобных впечатлений, ее стало одолевать сознание, что то, что она делает, – грех.
В десять она сидела, думая о том, что их самолет только что совершил посадку, что теперь они будут
