Она прочитала его письмо несколько раз. «Вспоминай обо мне, как об обретшем свободу». Все-таки он оставил ей письмо. У нее словно гора упала с плеч. Он просил у нее прощения. Как это все бессмысленно и абсурдно. И как она сама ошибалась… обретший свободу. Теперь она поняла его и благословила, а он умолял ее об этом целый год. И благословение вернулось к ней. Потому что впервые за этот год Рафаэлла ощутила себя свободной. Она медленно шла по дому, зная, что они оба обрели свободу. Она и Джон Генри. Он так хотел преодолеть себя, и он это сделал. Он выбрал для себя единственный верный путь. И теперь она тоже была свободна. Свободна, чтобы уйти… чтобы преодолеть себя. Она снова была самой собой. Ей вдруг захотелось позвонить Алексу и рассказать о письме, но она не могла себе этого позволить. Это будет попыткой вторгнуться в его жизнь. А ей так много хотелось рассказать ему! Джон Генри умер не из-за них. Он просто ушел из жизни.
Когда она медленно вошла в свою спальню, было три часа ночи. Она думала о двух мужчинах в ее жизни с нежностью и любила их обоих больше, чем когда-либо. Они все стали свободными… все трое. В конце концов.
На следующее утро Рафаэлла вызвала агента по недвижимости, произвела опись имущества, обзвонила несколько музеев, библиотеки Калифорнийского и Стэнфордского университетов и транспортную компанию, чтобы нанять грузчиков. Пришло время уходить. Она приняла решение. Она еще не знала, куда пойдет и что будет делать, но ей пора было уходить из дома, где она жила вместе с Джоном Генри. Возможно, пора было ехать в Европу, но она не была в этом уверена. Письмо Джона Генри «отпустило» ей ее грех. Она аккуратно свернула его и спрятала в сумочку, намереваясь позднее положить его в банковский сейф вместе с другими важными бумагами. Этот клочок бумаги был для нее самым важным документом в жизни.
К концу недели она передала в музеи то, что хотела, и университетские библиотеки пополнили свои хранилища их книгами. Она оставила себе лишь те, что они читали вместе, и, конечно, томик стихов, в котором он оставил ей свою последнюю записку. Она уже успела рассказать отцу о письме Джона Генри, когда он позвонил из Парижа. На другом конце провода воцарилось долгое молчание, и затем последовали сбивчивые извинения за то, что он ей когда-то наговорил. Рафаэлла заверила отца, что не держит на него зла. Но, повесив трубку, каждый из них задумался о том, что былого не вернуть, не забыть горьких слов, что уже произнесены, и что нет бальзама для ран, которым никогда не зарасти. Но Джон Генри освободил Рафаэллу даже от обиды, подарив ей бесценный подарок – правду.
Рафаэлла как во сне смотрела на слуг, пакующих последние коробки. На все ушло около двух недель, а на следующей неделе, под Рождество, Рафаэлла собиралась улетать в Испанию. Здесь ее ничто не удерживало. Дом почти продали женщине, которая была от него просто без ума, но ее мужу еще требовалось некоторое время на раздумье. Мебель сдали на аукцион, всю, кроме нескольких вещей, которые Рафаэлла отправляла матери в Испанию. Здесь больше нечего было делать, и на последние несколько дней перед отъездом из Сан-Франциско Рафаэлла собиралась переехать в гостиницу. Здесь не осталось ничего, кроме воспоминаний, бродящих по дому как привидения. Воспоминания об обедах в столовой вместе с Джоном Генри – на Рафаэлле шелковое платье и нитка жемчуга… о вечерах у камина… воспоминания о том, как она впервые вошла в этот дом. Теперь придется запаковать в чемодан воспоминания и забрать их с собой, подумала она, закончив сборы.
Было шесть часов вечера, до Рождества оставалась ровно неделя. Уже почти стемнело. Повар приготовил ей яичницу с беконом, и это было именно то, что ей требовалось. Сидя прямо на полу в слаксах цвета хаки, она со вздохом медленно обвела взглядом особняк Джона Генри. Все было готово к отправке на аукцион и в Испанию. Доедая яичницу, она в который раз возвращалась мыслями к Алексу и тому дню, когда они встретились на берегу, ровно год назад. Она подумала, не встретит ли его снова, если поедет туда, и улыбнулась своей наивной надежде на чудо. С этим тоже было кончено.
Рафаэлла отнесла тарелку на кухню, чувствуя странное удовольствие от того, что обслуживает себя сама в этом странном покинутом особняке. Теперь здесь не было ни книг, ни телевизора, ни письменного стола. У нее мелькнула мысль сходить в кино, но потом она решила пойти прогуляться и пораньше лечь спать. У нее еще были кое-какие дела на завтрашнее утро, и надо было купить билет на самолет в Испанию.
Рафаэлла медленно спускалась вниз по улице, разглядывая ухоженные, симпатичные особняки, и знала, что ей не будет их недоставать, когда она уедет. Дом, по которому она будет тосковать, был гораздо меньше и скромнее, покрашенный бежевой краской, с яркими цветущими клумбами во дворе. Ноги сами привели ее к этому дому, она вдруг обнаружила, что находится от него в двух шагах. На самом деле она не хотела приходить сюда. И в то же время ей хотелось еще раз ощутить дыхание любви, которую она здесь испытала. Она простилась с особняком Джона Генри, настала очередь домика Алекса. Может, это прощание поможет ей потом обрести новый дом, может быть, когда-нибудь она встретит человека, которого полюбит, как любила Джона Генри и Алекса.
Незаметно для себя Рафаэлла подошла совсем близко, словно бабочка, летящая на свет. Она как будто только и ждала всю неделю этого момента, чтобы прийти сюда, снова увидеть этот дом, чтобы осознать, как много он для нее значил, и сказать «прощай» если не людям, то хотя бы этому месту. В доме не было огня, и она поняла, что он пуст. Она подумала, что Алекс мог уехать в Нью-Йорк, и вспомнила, что Мэнди учится в колледже. Возможно, она отправилась на рождественские каникулы к матери или на Гавайи с Шарлоттой. Все эти люди казались сейчас Рафаэлле жителями другой планеты. Она долго стояла, глядя на темные окна, вспоминая, что она пережила, и желая Алексу счастья, где бы он ни был. Она не видела, что дверь гаража открылась, а на углу остановился черный «порше», за рулем которого сидел высокий мужчина, не веривший своим глазам. Он был почти уверен, что на другой стороне улицы стояла Рафаэлла и смотрела на окна его дома. Но он знал, что этого не может быть, что это наваждение, сон.
Женщина, стоявшая там, казалась выше и совсем худой, на ней были старые слаксы цвета хаки и толстый белый свитер, волосы были затянуты в хорошо знакомый пучок. Она до странного напоминала Рафаэллу какой-то особой, только ей присущей пластикой. Но он знал, что она в Испании, его мать рассказала, что она поставила крест на своей жизни. Алекс потерял всякую надежду связаться с ней. Она не отвечала на его письма, и, по мнению его матери, все было безнадежно. Она отрезала все нити, связывающие ее с прошлым, разучившись мечтать и чувствовать.
Целый год Алекс жил как во сне, но сейчас смирился со своей судьбой. Однажды он понял, что не может бесконечно изводить себя мыслями о Рэчел. Теперь он знал, что не может вечно цепляться за образ Рафаэллы. Она не хотела, чтобы он это делал. Он хорошо это понял и постепенно, после целого года страданий, освободился от нее. Но всегда будет помнить… всегда… Ни одну женщину на свете он не будет любить так, как любил ее. Придя к выводу, что та женщина никак не могла оказаться Рафаэллой, он завел машину и въехал в гараж.
На другой стороне улицы показался мальчишка, который был настоящим поклонником его автомобиля, и, как всегда, с восторгом уставился на машину. Алекс стал его другом. Однажды он даже позволил пареньку сесть за руль и доехать до угла. Но сейчас Алекс не думал о своем товарище. Он не мог отвести глаз от женского лица, которое увидел в зеркальце заднего обзора. Это была она. Он быстро, насколько могли позволить его длинные ноги, выскочил из машины и стремительно проскочил перед плавно закрывающейся дверью гаража. И остановился, глядя на нее, дрожащую, не сводящую с него глаз. Ее лицо осунулось, и глаза казались еще больше, а плечи слегка поникли под простым свитером, в котором она паковала вещи. У нее был усталый вид. Но это была Рафаэлла, женщина, о которой он так долго мечтал и которую уже не чаял увидеть. И вот она здесь, стоит и смотрит на него. А ему не разобрать, плачет она или смеется. Губы ее улыбались, а на щеке как будто виднелся след от скатившейся слезы.
Алекс молчал, не двигаясь с места, и тогда она медленно, с трудом пошла к нему, словно перебираясь через разделявший их водный поток. По щекам текли слезы, но она улыбалась все шире, и он тоже ей
