Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло

Деморализованы не бойцы, а вы сами. Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Мы все через такое проходили. Вот Павел совсем недавно вдруг осознал, что потерял смысл жизни. Шульгина с Новиковым накрывали такие приступы депрессии, что впору стреляться. Теперь вот вы… А настроение и поведение офицеров — всего лишь производное от ваших настроений!

— Но позвольте, — попытался перебить ее Валерий Евгеньевич.

— Я еще не закончила, дослушайте. Ничьей вины в происходящем нет, неужели вы не понимаете? Это опять психополе. Очень может быть — остаточное некробиотическое излучение уничтоженных инсектоидов. Представьте — этакая эфирная суспензия из предсмертного страха, ненависти, отчаяния, желания отомстить миллионов неизвестно как устроенных существ пропитывает все вокруг. Как трупный запах на поле боя… Надо держаться, господа, надо держаться. Ваше решение бежать прямо сегодня считаю ошибкой. Если враг за нами наблюдает, он сразу поймет, что на сей раз его оружие подействовало. И сделает соответствующие выводы.

— Что предлагаешь ты? — спросил Кирсанов.

— Я не биолог, я историк. С этих позиций и рассуждаю. Нельзя уходить с чувством потерпевших поражение. Русская армия отступила с Бородинского поля и оставила Москву, но до сих пор большинство русских людей уверено, что Бородино было нашей победой. Что в итоге и подтвердилось. Точно так же оставили в сорок первом Одессу — непобежденными. Улавливаете, о чем я?

— Спасибо, Лариса Юрьевна, вполне, — не поднимая глаз, ответил Сугорин. — Очень возможно, что вы правы и мы стали жертвой психической отравы. Но на вас ведь она не подействовала отчего-то. Вы настолько сильнее?

Лариса рассмеялась.

— Сильнее или нет — не мне судить. А вот иммунитет наверняка лучше. Я перенесла «прививку», вроде как от оспы или желтой лихорадки. Никто, кроме меня, Андрея и Александра, «объектом воздействия» не оказывался. Били только по нам. Теперь в число целей «опознаны» и вы. Надо держаться. Бороться. Хотите, я сегодня проведу с офицерами «политбеседу»?

— «Оптимистическая трагедия», женщина-комиссар, — без иронии сказал Кирсанов. — Давай, попробуй. Это сильный ход — молодая хрупкая дама убеждает закаленных солдат сохранять мужество и верность законам чести… А я, наверное, съезжу к Хилларду, договорюсь, чтобы он не препятствовал заходу «Изумруда» в одну из бухт в полусотне миль восточнее Кейптауна. Заодно еще кое-какие моменты обсудим, на случай скорого расставания. Думаю, пора передать адмирала с рук на руки Берестину с Сильвией. Ему это наверняка понравится. Глядишь, за заслуги Первым морским лордом сделают.

Глава 18

Пожалуй, то, что они задумали, — попытка прорыва в самое гнездо непредставимо-чуждых обитателей параллельного мира, почти ничем, кроме общего происхождения, не связанного с этой Землей, — было самой рискованной авантюрой за всю историю «Братства».

В экзистенциальном смысле. Личный риск в счет не идет. Шульгин, к примеру, во время «Гамбита» вполне мог обычным образом влететь на мотоцикле под встречный или попутный грузовик, слишком он отчаянно нарушал правила уличного движения. Но такая опасность казалась нестоящей в сравнении с возможностью стать жертвой охотившихся за Ириной аггров. А какая, казалось бы, разница?

Любая из сотен тысяч пролетевших мимо пуль на Каховском плацдарме, в Москве, да где угодно еще, тоже воспринималась с обычной степенью фатализма. Велика ли разница — подцепить смертельную форму гепатита, поймать на голову случайно свалившийся с десятого этажа кирпич, погибнуть в авиакатастрофе или от взрыва бытового газа в соседней квартире? Как любил говорить старший брат Новикова: «Выражаясь научно — бывает».

Однако намерение взять и слетать на «медузе» в мир дуггуров изначально вызывало архетипичное отвращение. Вообразить только, что в том мире не сработает «верный АКМ», как в солдатской песне. А засадят тебя в узилище, где станут утонченными пытками добывать информацию или реконструировать в очередного полумонстра. Могут выгнать на арену Колизея, как первых христиан, — сражаться с инсектоидами, на потеху «руководящим товарищам». С другой стороны — есть ли варианты?

Сколько можно гонять нас, как затравленных борзыми волков? Отчего не сыграть мощно и окончательно? Кому-то забавно будет, кому-то — страшно. На самом деле риск следует исчислять только в процентах. В случае его необходимости и соразмерности все остальное — одинаково.

Лететь над фронтом на фанерно-полотняном «Р-5», прыгать с парашютом на треугольник партизанских костров веселее или как? В кавалерийский рейд с Доватором идти, навстречу общему потоку. Пятимиллионная Красная армия — на восток, а три тысячи конников — на запад. Без конкретной задачи. «Погромите немецкие тылы, пока сил хватит, и по возможности возвращайтесь» — вот и весь приказ. Когда вернешься — неизвестно, героем сочтут или по Особым отделам замотают. «Чего это ты, сволочь, во временно оккупированной Белоруссии делал, когда все честные бойцы Москву обороняли?» Хорошо, если эскадроном через фронт пробился, а если вдвоем-втроем, так «десятку» вполне схлопотать можно было.

— Слышь, Андрей, — спросил глубокой ночью, когда все уже спали, куря на просторной лоджии, Шульгин. — Тебе не кажется…

— Что у нас горит сажа?

— Было уже. Не повторяйся. Впрочем, если нравится, можешь и повторять. Бабель знал, о чем писать. Когда писать вообще не стоило.

— Спасибо. Наверняка ты хотел сказать, что дуггуры наносят свои удары по территориям, которые они вообразили своими. На которые мы прав не имеем. Ведь ни разу же, начиная с тридцать восьмого, они не влезли на Главную Историческую… Только на параллели, где мы вдруг появлялись…

— Имеет смысл. И в силу своих возможностей, или ума, как бы показывали, что там нам делать нечего. Слушай, а здесь что-то есть! Почему наши мыслители не просекли столь простой закономерности? Сначала мне показали монстров на «Зиме». В тридцать восьмом они на Арбате выскочили…

— Наоборот, — меланхолично поправил Андрей.

— Неважно. Суть та же. Валгалла, Земля-38 (два раза), Африка, снова Валгалла и опять Африка… Ни разу они не влезли ни в двадцатый, ни в двадцать пятый, ни в двухтысячные.

— Это ничего не доказывает. Мы, кстати, до сих пор не знаем, кто устроил заварушку в две тысячи пятом…

— Вряд ли дуггуры. Там уж больно по-человечески все происходило. Но подумать можно. Если бы только нашелся какой-нибудь способ мирно поговорить с имеющими право принимать решения. Не может быть общества, в котором отсутствует центральная власть…

— Может, — тут же возразил Новиков. — Удолин к этой мысли давно уже склоняется, только не сформулировал как следует. Колеблется между двумя вариантами. Первый — коллективно-региональный разум. Что-то вроде того, что и на Земле присутствует, пусть — в других формах. Община, средневековый цех, вече. При возникновении проблемы она решается объединением индивидуальных воль того или иного количества особей. Подчас — на интуитивном уровне. У нас доводы приводятся в вербальной форме — кто кого перекричит, и зачастую выигрывает не тот, кто рациональнее, а тот, кто эмоциональней. Затем достигается консенсус и превращается в общее дело, смысл которого неясен большинству даже непосредственных участников принятия решений.

Для следующих поколений все это приобретает уже характер некоего завета, критике не подлежащего. Вот хотя бы взять Великое переселение народов. Гунны или монголы наверняка не читали трудов Льва Гумилева, однако двигались из Зауралья и с Алтая на Венгерскую равнину, к Адриатике и Новгороду в полном соответствии с его теориями. Пассионарность, видишь ли, у них внезапно проявилась.