Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

развлекается-то! Катранджи получил всё, что хотел, мало ему Одессы показалось. Добился поездки этой, сопровождения того же самого. Напросился, можно сказать! А в армии не зря говорят: «Ни от чего не отказывайся и ни на что не напрашивайся!»

Кристина тебе, видишь ли, понравилась. Ну и обхаживал бы, как всякую нормальную девицу, дворцами над южными морями, яхтами да бриллиантами соблазнял. Нет — «чтоб опять личной телохранительницей была». А Пушкина подзабыл: «Чтоб служила мне рыбка золотая, и была бы у меня на посылках». Посмотрим теперь, кто у кого и кем будет. Валерию приходилось видеть подобные мезальянсы[174]. Господин генерал-лейтенант, гроза корпуса, а то и округа, женившись на гувернантке своих детей, неожиданно быстро превращался в безнадёжного «подкаблучника». А уж с наследницей древнего рода шляхтичей Волынских, один из которых само?й императрице Анне Иоанновне «кондиции»[175] диктовал, наплачется сын провинциального паши, ох и наплачется. Да и то при условии, если Кристина захочет принять его «кондиции». Вдруг ей жизнь русского подпоручика покажется привлекательнее, чем даже «законной жены» восточного деспота?

Он перемигнулся с Анастасией, та поняла, кивнула.

Полковник Басманов первым делом позвонил командующему Средиземноморской эскадрой вице- адмиралу Кетлинскому Казимиру Филипповичу, участнику фантастической операции по спасению адмирала Колчака и вообще весьма умному человеку.

Не требовалось каких-то специальных объяснений. Вице-адмирал совершенно отчётливо представлял разницу положений его и полковника, по совсем иной, чем официальная, «табели о рангах».

Если с самим Верховным Правителем Врангелем, морским министром Колчаком и прочими фигурами того же уровня Михаил Фёдорович разговаривает пусть и со всем пиететом, артикулом определённым, учитывая и чины, и возраст, но несколько небрежно, что ли. То, что Басманов, лично не присутствовавший на «Гебене», прекрасно осведомлён о «происшествии» и его последствиях, причём раньше и куда подробнее его самого, адмирала почти не удивило. Что-то о сверхъестественных способностях полковника и его друзей Кетлинский знал, о многом догадывался.

— Ты, Казимир Филиппович, — как требовали приличия, не приказал, а попросил Басманов, — объясни, что там у тебя на флоте творится.

Уж ему-то, в отличие от всех присутствующих на веранде ресторана, ни о чём «невероятном» задумываться не нужно было. Насмотрелся он такого во всех видах и проявлениях. Было и в Москве, было и в Южной Африке.

— Только чтобы это было сделано в полной тишине и тайне. Что бы там на самом деле ни случилось, на «Гебене» твоём и вокруг — докладную вели составить, не выходящую за пределы вероятности. Люди, впавшие в беспамятство, скоро в себя придут. И едва ли что-нибудь связное рассказать смогут. Но ты немедленно, именно немедленно, пока разговоры не пошли, флагманского медика и судовых врачей проинструктируй. Пусть объявят, что произошло какое-то отравление… Продуктами разложения плохого турецкого пороха или снарядной взрывчатки. Я артиллерист, с похожими случаями сталкивался. Иного объяснения такого массового помутнения сознания всё равно не придумать. А я попозже своих специалистов пришлю, когда с участниками этого «наваждения» нормально можно будет побеседовать. А «наверх» пока можно не докладывать, рядовой, в общем, случай, вполне в компетенции местных инстанций.

Кетлинский ответил, что понял, да и как не понять? Человек, поучаствовавший в спасении заведомо расстрелянного Колчака, в последующем разгроме даже теоретически непобедимого британского флота (три старых русских броненосца, пусть и модернизированных, и один «условно боеспособный» линкор никак не могли выиграть бой с шестью настоящими супердредноутами, однако выиграли, принудив англичан к капитуляции), давно воспринимал происходящее как данность. Отчего относился к любым мнениям и советам Басманова и прочих причастных к созданию Югороссии особ, как к истине в последней и окончательной инстанции, не затрудняя себя ненужными размышлениями. Следствие на флоте безусловно будет проведено, но ни один из его выводов, расходящихся с предложенной версией, наружу не выйдет. А уж что там на самом деле произошло — Михаил Фёдорович объяснит впоследствии, если сочтёт нужным.

Такую для себя жизненную позицию избрал адмирал, здраво осознав ещё пять лет назад, что существуют в мире вещи, вникать в которые не столь опасно, сколько бесполезно. Живём вот на свете исключительно благодаря этим странностям, и слава богу.

Следующий звонок Басманов сделал уже генералу от кавалерии (особе Второго класса по Табели о рангах, выше которой был бы только генерал-фельдмаршал, но этот чин давно уже в русской армии не употреблялся) Шатилову Павлу Николаевичу. Бывшему начальнику штаба ВСЮР, а ныне Председателю Военного Совета Югороссии.

— Что случилось, Михаил? — спросил Басманова генерал из своего Харькова по специальной, защищённой телефонной линии.

Полковник объяснил. Со всей возможной доступностью. В том смысле, что внешне незначительное и вполне решаемое в пределах компетенции начальника эскадры происшествие может (упаси бог, конечно!) означать собой нешуточную угрозу для всего государства, если вдруг окажется, что это — составная часть заговора неких «потусторонних сил», обладающих соразмеримой с «нашей» мощью. То есть — действующей «вне обычных представлений».

Павел Николаевич, как и Кетлинский (да и вообще всё высшее окружение Врангеля), был человеком умным. И тоже не задавался лишними для него вопросами, лежащими за пределами основного образования и накопленного уже после судьбоносного лета двадцатого года опыта.

Они все, готовившиеся геройски умереть или, при удаче, эвакуироваться из обречённого Крыма, согласились принять Победу, свершившуюся с помощью таких, как Басманов, людей за чудо. Чудо, заслуженное молитвами и самоотверженной борьбой до последнего патрона. Когда защищать уже почти нечего и нечем. Однако — победа случилась! Блестящая победа, крайне выгодный мир с красными и нынешнее благосостояние государства.

С тех пор среди высшего руководства Югороссии действовал как бы обет. Монастырского типа. Не рассуждать о том, каким образом и через кого пришла Победа. Откуда взялись золотые червонцы в почти невообразимых количествах, новые образцы вооружений, люди, учившие этим оружием пользоваться и сами ходившие в удивительные по своим результатам сражения. Словно бы вернулись времена Потёмкина, Суворова и Румянцева, Скобелева — полки громили армии, батальоны брали крепости с многотысячными гарнизонами…

Начертано на кресте ордена Николая Чудотворца «Верою спасётся Россия» — вот и не следует выходить мыслью за пределы девиза! Между собой, как и в средневековых монастырях, люди с эрудицией и воображением могли рассуждать о чём угодно, даже строить какие-то планы, но эти мысли и идеи никоим образом не выходили за пределы узкого круга посвящённых. Всем прочим, невзирая на должности, во избежание «соблазна» (в церковном смысле этого слова), незачем знать, отчего вдруг иконы мироточат и откуда берётся «пасхальный огонь».

Сам генерал Врангель показывал пример. Наладив порядок в стране, обеспечив действенную систему управления, он углубился в занятия военной и политической историей последнего десятилетия, писал обширные и очень подробные мемуары, планируя довести их минимум до десяти томов, чтобы перебить и опровергнуть своего вечного оппонента Деникина с его пятью томами «Очерков русской смуты». И ни одним словом он не коснулся подлинных фактов, так разительно изменивших российскую историю после великой битвы за Каховский плацдарм.

Так ей и предстояло запечатлеться в качестве одного из чудес, вроде «Победы на Марне», где французские историки легко обошлись без упоминания об отчаянном наступлении двух русских армий, Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии, что и заставило немцев в самый решительный момент начать переброску своих ударных корпусов от Парижа на русский фронт.

Но не в этом дело.

— Я не ведаю, что впереди, но из личного опыта знаю — «чудеса» не в одну только сторону работают. Может случиться, что на нас обрушатся в буквальном смысле «потусторонние силы». Не в религиозном смысле, просто — пришедшие из посторонних по отношению к нашей реальностей.