снова нажал на кнопку. И снова тишина. Мы переглянулись. Я подумала: какая ирония — никого нет дома. Не успела я спросить патрона, случалось ли ему уходить не солоно хлебавши, как дверь распахнулась.
В дверях стоял Эйнар Сален. Точнее, не стоял, а висел в сантиметре от пола. Редкие волосы цвета крысиной шерсти прилипли к голове, перхоть словно фосфоресцировала, и казалось, что его голову окружает искаженное подобие нимба. Изо рта вывалился язык, покрытый белым налетом.
За ним, подобно греческой богине, возвышалась женщина — крупная, черноволосая, с темным пушком над верхней губой и густыми зарослями подмышками, в майке и шортах, с крепкими жилистыми ногами. На голове у нее был ободок.
Видимо, ей было жарко даже в летнем наряде. Струйки пота стекали между грудями, на лбу выступила испарина. Одной рукой женщина держала Эйнара Салена за воротник рубашки, а другой прижимала к его виску дуло пистолета.
Какое-то время мы стояли в оцепенении. Мой патрон среагировал первым:
— Я пришел за Эйнаром Саленом. Точнее, моя ассистентка собиралась забрать его. Как вижу, он почти готов к транспортировке.
Сален продолжал тупо смотреть прямо перед собой. Только нога у него дернулась. От неожиданности женщина, судя по всему жена, так сильно ткнула его пистолетом в нос, что хлынула кровь.
Растерявшись, я благодарила судьбу за то, что Смерть рядом и ответственность за происходящее лежит на нем, а не на мне. У меня и мысли не мелькнуло о том, что нам угрожает опасность. Напротив, я испытывала симпатию к жене Эйнара Салена. Будь я на ее месте, убила бы его много лет назад.
— Долго же тебя пришлось ждать, — наконец открыла она рот. — Я держу его на мушке с самого утра и уже давно могла бы прикончить. Но опасалась, что его грязная душонка хоть на минуту перейдет ко мне, а это вызывает у меня омерзение. Это отвратительнее, чем… Представь себе…
Последние слова предназначались мне, и я кивнула, сразу поняв, что она имела в виду.
Эйнар Сален заговорил так внезапно, что мы вздрогнули.
— Вы стоите тут и мерзнете. Речь не о моей жене, конечно. У нее такая горячая кровь, что холод ей нипочем. Карина, булочка моя, не пригласишь ли гостей в дом, чтобы мы могли расположиться поудобнее? И реши наконец, где меня пристрелить, здесь или в гостиной, — все равно тебе придется потом убирать всю эту грязь.
Голос его напоминал топленое масло — клейкий и вязкий. Ни намека на панику или удивление. Карина отреагировала незамедлительно: ткнув пистолетом в мужу в спину, она заставила его развернуться спиной к нам. Пройдя через холл и две двери, мы оказались в гостиной, а за нами тянулась дорожка из перхоти Эйнара Салена. «Как рис после свадьбы», — подумала я.
Там было два дивана того же кричащего цвета, что и краска на сосках статуи, но никто не выразил желания присесть. Карина снова ткнула пистолетом мужу под лопатку, отчего он согнулся.
— Как видите, я сыта по горло. И меня можно понять! Годами твердила ему, чтобы мыл волосы шампунем от перхоти. Я покупала ему один за другим. Дешевые и дорогие. В тюбиках и в бутылках. В аптеках и в парфюмериях. А он? Что делал он? Отказывался! Говорил, что с его волосами все в порядке, это, мол, у меня проблемы и комплексы. Комплексы! Когда перхоть буквально хлопьями сыплется у него с головы. Я только и делаю, что вытираю ее, собираю пылесосом, стряхиваю… с ковров, подушек, столов, из тарелок! — От возмущения она перешла на крик.
— Но, дорогуша, что за предрассудки! Перхоть так же естественна, как секс, испражнения, кровь или сопли. Все это производим мы, люди. Я же не злюсь при виде твоих окровавленных прокладок в ванной. Надо быть терпимее!
Это были его последние слова. Патрон кивнул мне. Я сжала косу в кармане, достала флакон, открыла пробку, распахнула одеяние и сделала глубокий вдох. Животный инстинкт «булочки и дорогуши» сработал, и в комнате раздался оглушительный выстрел. Эйнара отбросило на один из диванов. Я отпрянула, но все равно одеяние забрызгало кровью. Патрон стоял в отдалении, поэтому на него не попало ни капли. Я с отвращением смотрела на кровавое месиво, которое только что было лицом Эйнара Салена.
Меня вырвало на ковер. Я не могла осознать, как выстрел из такого маленького пистолета может привести к столь чудовищному результату. Карина Сален была совершенно спокойна. Она подошла к дивану, взглянула на труп и покачала головой:
— Подумать только, а у него, оказывается, были мозги… Странно. Я думала, его голова расколется, как орех, на две пустые половинки с гнилым содержимым.
Ткань быстро впитывала кровь, делая красный цвет все насыщеннее. Фотография над диваном, запечатлевшая Карину и Эйнара на пляже, забрызганная кровью, напоминала картину абстракционистов на тему «ничто не вечно». Пол тоже был залит кровью, и я сделала шаг назад. Флакон в моей руке тем временем наполнился полупрозрачным дымом с белыми вкраплениями: как снег в стеклянных шариках. Это произошло почти мгновенно. Видимо, душа Эйнара Салена ничего не имела против стеклянной тюрьмы. Карина с отвращением взглянула на флакон в моей руке.
— Перхоть даже у него в душе. Кошмар! Мне следовало догадаться. Предупреждаю: если ты упустишь ее, я за себя не отвечаю. Этого извращенца нужно запереть навечно, чтобы он никому больше не портил жизнь, — обратилась она к Смерти.
Я заткнула флакон пробкой и спрятала во внутренний карман одеяния.
— Карина, друг мой, это не мне решать. Может, где-то кому-то и понадобится душа с перхотью, кто знает. То, что должно произойти, произойдет, даже если ты и ускорила процесс столь необычным способом.
Похоже, мой патрон получал удовольствие от этого разговора. Я же старалась не смотреть на диван — боялась, что меня снова вырвет. Карина разглядывала свои выкрашенные бронзовым лаком ногти на ногах. Потом перевела взгляд на меня:
— Знаешь, сколько я была замужем за этим чудовищем? Семнадцать лет! И все эти долгие годы я терпела. Терпела его перхоть, вульгарные шутки и бесчисленные похождения. Я давно решила пристрелить Эйнара, чтобы увидеть наконец, что у него в голове. И стала брать уроки стрельбы. Потом купила пистолет и патроны. Но я не собиралась делать это именно сегодня. Просто за завтраком на меня что-то нашло. Сварив яйца всмятку, я увидела, как Эйнар, подцепив ложкой половинку яйца, отправляет ее в рот. Клянусь, я слышала, как бедное яйцо содрогнулось от страха и съежилось на ложке при виде этой омерзительной глотки и желтых зубов. Тогда я и приняла решение.
Я вспомнила, как пару часов назад мой патрон заносил в компьютер информацию. Карине хотелось увидеть, что происходит у Эйнара в голове. Том тоже постоянно выражал желание узнать, что творится в моей. Хорошо, что он не проверил это на практике. Карина посмотрела на пистолет, который все еще держала в руке, положила его на журнальный столик, опустилась на свободный диван и откинулась на спинку.
— Вчера вечером, — продолжала она, теперь разглядывая бронзовые ногти на руках, — у меня в гостях были подруги. Три мои давние подруги. Мы решили немного расслабиться в пятницу вечером. Эйнар сказал, что приготовит угощение. Мы с ним обычно готовили по очереди. И он не имел ничего против работы на кухне, даже мог приготовить вполне сносное блюдо. Иногда мне казалось, что и в голове у него что-то съедобное вроде фрикаделек. Но он решил приготовить нам не фрикадельки, а нечто особенное. Сюрприз. Деликатес, сказал он, деликатес.
И вот мы сидим и ждем. Он велел нам сесть в столовой, кое-как накрыл на стол, выключил свет и велел ждать. Мы потягиваем вино и наслаждаемся свободным вечером. И тут раздается крик: «Секси-ужин, секси-ужин»! Вваливается Эйнар, обнаженный. На нем нет ничего, кроме фартука, отодвинутого так, чтобы был виден член, выкрашенный в оранжевый цвет. А в руках у него поднос, а на нем лежит телячья голова с горящими глазами: он засунул внутрь карманный фонарик. А из пасти и ушей вываливаются языки. Эйнар решил подать их таким образом. Деликатес! Я, конечно, люблю язык, но не в таком же виде! — Карина сорвалась на крик, и я понимала ее возмущение, хотя моя бабушка тоже считала язык деликатесом. — Подруги тут же засобирались домой. А Эйнар разозлился: он устроил нам такой приятный сюрприз, а мы, неблагодарные стервы без чувства юмора, не оценили его стараний! Он швырнул телячью голову на пол и заорал, что в последний раз пытается нас расшевелить. «Вы такие скучные и консервативные!» — орал он. Мол, его душа художника задыхается среди таких, как мы, а ему приходится жить и общаться с нами. «Чернь, — вопил он, — тупая чернь!» Потом сорвал фартук, спустился в подвал, где у него это чертово
