госдепа на днях такую сентенцию слышал: «Наверное, скоро война. Мы будем помогать России, если станет выигрывать Англия, и поддержим Англию, если станет побеждать Россия. И пусть они убивают как можно больше!»
Говоря это, Азарьев выглядел взволнованным и даже расстроенным. Американцы, видно, ему своими человеческими качествами импонировали, и такая степень цинизма его вывела из себя.
Дукельский давно был чужд всяких иллюзий и эмоций, касающихся любой политики, хоть внутренней, хоть внешней. Человек, дослужившийся хотя бы до одного «чёрного орла» [81], смотрит на жизнь иначе, чем обер- и штаб-офицеры.
— Вас это так расстроило, дорогой Коленька?
Он назвал капитана его училищным прозвищем, по срокам выпуска их разделяло всего четыре года, старший гардемарин Дукельский был в роте у кадета Азарьева вице-фельдфебелем, но с чинами по-разному вышло.
— Все они одинаковые сволочи. Немцы — чуть меньше, чем другие, и то потому, что тайных эмоций при себе долго держать не могут, отчего выглядят несколько более порядочными… Стой, стой, — прервал он интересный разговор, раньше сигнальщика увидев «КОР», на полном форсаже (отчего за выхлопными трубами тянулись жгуты синеватого дыма) появившийся из дымки на правом крамболе флагмана. Не отказал себе в удовольствии сообщить вахтенному начальнику, что он думает о его родственниках и родственницах применительно к исполнению лейтенантом своих должностных обязанностей и вообще к организации службы на крейсере.
— Что-то торопится летун, — вернулся адмирал к первопричине своей импровизации. — Не иначе «донос на гетмана-злодея царю Петру от Кочубея». — Дукельский с юных лет любил выражаться витиевато, языком аллюзий и ассоциаций.
Через несколько минут «КОР» виражом зашёл с кормы, строго вдоль диаметральной плоскости крейсера.
Летнаб[82] был опытный, сбросил алюминиевый пенал, приторможенный длинным парашютом-стабилизатором точно на шканцы, едва не попав прямо на ходовой мостик. Значит, и на самолёте рация не работает. Убедившись, что донесение достигло цели, самолёт развернулся в сторону «Гайдамака», догнал катамаран и аккуратно притёрся к палубе, затормозил с пробегом на треть короче штатного. При хорошей подготовке пилота амфибийное шасси позволяло «летающей лодке» такие вещи, хотя посадка на воду в нормальной обстановке считалась предпочтительнее. В бинокль было видно, как пилот что-то докладывает руководителю полётов, потом обменялся несколькими словами с экипажем готовой к взлёту машины. Совершенно как в известном анекдоте про рыбаков и командира подводной лодки указал рукой направление, и второй разведчик, с бортовым номером «Г-217», выброшенный катапультой, ушёл на норд-ост, быстро набирая высоту.
За это время подобравший пенал матрос передал его вахтенному мичману, тот взбежал наверх по шести трапам, вручил футляр с донесением вахтенному начальнику, и, наконец, через флаг-капитана тот попал в адмиральские руки.
— Лётчика и летнаба ко мне, — бросил вахтенному лейтенанту Дукельский, разобрав коряво (на коленке) написанное карандашом на листе непромокаемой бумаги. Тот, всё ещё осмысливая полученное ранее внушение, стремительно кинулся распорядиться насчёт катера.
В ожидании прибытия пилотов адмирал принялся отдавать приказы по отряду.
Крейсера — флагманский «Аскольд» на левом фланге, вправо от него «Фельдмаршал Кутузов», «Адмирал Сенявин», «Князь Дмитрий Донской» — начали развёртывание из кильватера в строй фронта, одновременно прибавляя ход до полного. «Новики» попарно выдвигались на фланги, обозначая охват предполагаемого района боевых действий. «Фидониси» и «Гаджибей» слева, «Калиакрия» и «Корфу» справа. Все четыре — эсминцы последней, «Ушаковской серии», поименованной в честь побед адмирала Ушакова, самые новые и на этот момент — сильнейшие в мире в своём классе. Они, относясь скорее к классу артиллерийских «дестройеров», чем классических торпедных кораблей, несли тем не менее кроме семи (одна лишняя, поставленная вместо кормовой 100-мм спарки) 130-мм пушек ещё и по три новейших пятитрубных торпедных аппарата калибра 610 мм вместо обычных на русском флоте 533-х. Их электроторпеды шестидесятиузловой скорости имели дальность хода 20 миль, при массированной залповой стрельбе могли поразить противника на пределе действительного артиллерийского огня, а ночью, когда комендоры не могут корректировать огонь по всплескам, — гораздо дальше и вернее пушек.
Эсминцы, форсируя ход до максимально допустимых оборотов турбин, похоже, выскочили за проектные сорок четыре узла. Вспоротая форштевнями густо-аквамариновая вода поднялась и словно застыла лишёнными пенных гребней бурунами выше ходовых мостиков. Непривычному человеку стало бы страшно от вида готовых обрушиться на хрупкий корабль двух хрустальных стен. Ощущение — словно на гавайской плавательной доске скользишь вдоль гребня несущей волны.
Тут следует сделать некоторые тактические пояснения и совершить ещё один экскурс в историю последних двух третей ХХ века. Когда в тысяча девятьсот двадцать шестом году принимался Вашингтонский договор по морским вооружениям, Россия отказалась в нём участвовать. Договор, наряду со списанием большей части построенных или заложенных до 1920 года линкоров, требовал также ограничения водоизмещения крейсеров десятью тысячами тонн, а калибров артиллерии — шестью дюймами. Да ещё предлагалось юридически закрепить «обычай» — Британский флот обязательно должен быть мощнее флотов двух следующих за ним держав (хотя бы и за счёт сокращения количества уже имеющихся у них кораблей).
Спорить особенно было некому. САСШ в то время вообще не имели приличного флота, немецкий после капитуляции был захвачен и поделен между Англией и Францией (в соотношении пять к трём, не говоря о реальной боевой ценности назначенных к разделу кораблей). Япония только-только начинала конструировать и строить собственные линкоры и линейные крейсера, всерьёз её пока никто не воспринимал. У России после Мировой и Гражданской войн вообще мало что осталось плавающего — 6 заведомо устаревших и изношенных за войну балтийских и черноморских дредноутов, меньше двух десятков цусимских времён крейсеров и броненосцев, на которых, как выразился Л. Соболев: «Труб было больше, чем пушек». Ещё на всех морях держалось на воде около двадцати тех ещё, первых «Новиков», старшим из которых было уже по десять лет, и это всё. Только-только хватало прибрежные воды охранять да личный состав тренировать.
То ли дело флот британский! К дню начала Вашингтонской конференции он насчитывал 33 дредноута и сверхдредноута, 11 линейных крейсеров, 29 додредноутов, полторы сотни крейсеров всех классов, не говоря об огромном числе эсминцев и подводных лодок, уже находящихся в строю, и более тысячи судов всех классов, заказанных по кораблестроительным программам военного времени.
Именно поэтому тогдашний морской министр адмирал Кедров резонно предложил в подобных дурацких конференциях, профанирующих саму идею нормализации международных отношений и реального сокращения вооружений, не участвовать. И оказался прав. Пока европейцы с американцами и японцами тупо обманывали друг друга, пытаясь загнать в десять тысяч тонн по двенадцать нового образца шестидюймовок (а немцы рискнули вооружить свои «крейсера», оказавшиеся в итоге «карманными линкорами», сразу одиннадцатидюймовками!), Россия не спеша восстановила и модернизировала то, что ещё могло воевать (вроде «Гангутов», «Императриц» и «Николая Первого»), достроила с учётом требований момента свои застрявшие на верфях линейные «Измаилы», легкие «Светланы» и «Лазаревы», два десятка «Новиков» серии «Изяслав». И только тогда приступила к неторопливой (время терпело) проработке идей и конструированию нового, небывалого в истории океанского флота. Именно сразу флота, как единого организма, в котором каждая часть выполняет свою функцию и наилучшим образом сочетается с остальными, а не отдельных, пусть очень хороших, кораблей. Вот тут и пригодилась дальновидно оставленная за собой «свобода рук».
Мало, что ставка была сделана на тоннаж и вооружение, русские конструкторы и адмиралы, учитывая исходное пятикратное превосходство возможного противника в численности, озаботились, вспоминая японскую и Мировую войны, триадой «скорость-броня-огонь». Сформировали работоспособные команды инженеров-двигателистов и корпусников, создали несколько специальных конструкторских бюро прямо при старших курсах. В итоге уже к началу сороковых годов русские крейсера и эсминцы превосходили западных «одноклассников» по скорости на 5–7 узлов, имели более мощную и дальнобойную артиллерию, могли
