Так вот представьте себе всю планету Земля, которую только что покинуло все ее население.
На самом деле оно ее, конечно, не покидало, просто осталось чуть в стороне. Но это одно и то же.
Вошли вы в квартиру через десять минут, как из нее вышел хозяин, и вам же безразлично, в какую сторону пошел он по улице, вправо или влево. Или, лучше, не в квартиру вы вошли – в музей, который только что покинул последний посетитель, и служители разошлись по домам, выключив свет в залах и галереях.
Вообразить все это простому офицеру разведки (так Маштаков воспринимал Розенова) было трудновато.
Проигрывая вслух ситуацию, он все время натыкался на какие-то детали, ставящие его в тупик.
И задавал Виктору Вениаминовичу вопросы, иногда наивные до глупости, а иногда весьма тонкие.
– Нет, ну поймите же, я не писатель, не автор романа, в котором вы что-то не поняли, – сердился профессор. – Я изложил вам принцип, не более. Есть у меня студенты, а особенно студентки, которые, впервые услышав про многомерные пространства, тут же начинают добиваться, что я все это изобразил на наглядных примерах.
В таких случаях я советую, пока не поздно, переводиться на другой факультет. Математик не должен задумываться, как будет выглядеть трехмерный предмет в пятимерности.
– Отчего же, – возразил Розенов. – Я, помнится, читал очень увлекательный рассказ про архитектора, который построил в Голливуде четырехмерный дом. И хорошо все представил. А еще я имею очень приличный альбом работ художника Мориса Эшера, который свободно изображал совершенно невероятные пространства.
Маштаков фыркнул.
– И я говорю совершенно о том же. Читайте свои рассказы, даже сами их пишите, но не пытайтесь всерьез переложить алгебру Буля на язык комиксов.
– Бог с ней, с алгеброй, а я вот попытался действительно все это так наглядно представить, – благодушно потирая руки, перед тем как плеснуть в бакелитовые стаканчики еще коньячку, сообщил Розенов. – И мне понравилось. Вы, пожалуй, если еще придется свою установку испытывать, меня обязательно предупредите.
Это же какая прелесть – сколько там, в Израиле, пять или семь миллионов человек, оказываются полными хозяевами нового мира. Хочешь – поселяйся с друзьями и соседями там, где и раньше жил, хочешь – хватай любую пустую машину и отправляйся путешествовать. Хоть в Рим, хоть в Париж, хоть в Петроград. Приезжай, поселяйся в Зимнем дворце, ставь койку в Георгиевском зале или бывшей царской спальне. Растопи камин, натащи продуктов из ближайшего гастрономического магазина – и наслаждайся. Все вокруг – твоя собственность. Картины, статуи, малахитовые столы и вазы…
Маштаков тогда не понял, смеется господин Розанов или серьезно говорит.
– И главное – все абсолютно законно, никто не придет и не предъявит свои права, выметайся, мол…
– Разве если такой же, как вы, тоже захочет себя наследником Романовых объявить.
– Сговоримся как-нибудь. Я ему предложу, как опоздавшему, Русским музеем удовлетвориться или Петергофом. Ну, в крайнем случае, постреляем немножко. Пусть победит сильнейший. Но идея все равно богатая… Так что я в доле.
Не думал, нет, не думал никто из них в мчащемся через российскую равнину шведском автобусе, что этот почти шутливый разговор между арестованным и его в данный момент надсмотрщиком может иметь совсем не шуточное продолжение.
Но уж такова жизнь.
Первые два дня по прибытии Маштаков провел в условиях, отнюдь не сулящих оптимизма. Не тюрьма, конечно, но «уединенное помещение со строгим режимом содержания».
Неизвестно где и неизвестно на сколько. Молчаливая охрана, решетки на окнах с матовыми вдобавок стеклами. Кормили его, впрочем, весьма прилично, койка не в пример шире и мягче солдатской, туалет и умывальник в отдельной кабинке, сколько угодно книг и газет. Но никакого радио и дальновизора.
Но и допросов тоже никаких.
Маштаков понял так, что или неизвестным хозяевам пока недосуг им заниматься, или его определенным образом выдерживают. Чтоб стал сговорчивее.
Да он же ведь и не собирался изображать из себя борца за идею. Так и сказал солдату, принесшему первый обед:
– Скажи им, парень, я готов говорить. Обо всем. Пусть вызывают.
– Это не ко мне, задержанный. Жалобы на содержание, питание есть?
Виктор Вениаминович вдруг вспомнил читанные книжки, то, как обычно вели себя там арестованные.
– Да нет, нет у меня жалоб. Я на допрос хочу.
– Не в курсе. Вашу просьбу передам по команде. Курить хотите?
– Хочу, и выпить тоже хочу. Я много чего хочу.
– Про другое не знаю. Разрешено и есть в наличии – папиросы, сигареты, махорка. Чего изволите? Чаю – неограниченно. Баня с парной завтра, по расписанию. Тараканы, блохи не беспокоят?
– Ничего не беспокоит. Сигареты давай, и папиросы тоже. Махорку сам кури. А спички где или зажигалка?
– Этого не положено. Сейчас прикурите, а еще захотите – в дверь стукните – дадим огоньку в кормушку.
