принцессы. Они неохотно замолчали, когда на пороге появилась фигура епископа, и стали терпеливо наблюдать. Епископ с улыбкой вступил в комнату, произнес: «Pax vobiscum, дети мои» [5] – и подошел к постели новобрачных.
Изабелла закрыла глаза, когда ее лица и грудей коснулись святой водой и, почувствовав прилив тошноты, ощутила, что комната кружится вокруг нее. Она вновь открыла глаза, испытав настоящее потрясение, когда к ее бедру прижалось бедро ее мужа. Казалось, прошла целая вечность, пока епископ вышел из комнаты, а за ним последовали служанки, горничные и друзья принца. Наконец дверь закрылась, и они остались одни.
Быстрым, почти яростным движением Даффид сорвал с постели цветы и ленты и откинулся на подушки.
– Слава Богу! Я думал, они никогда не уйдут.
Выпростав из-под простыни руку, он взял Изабеллу за плечо и притянул к себе.
– Моя любимая Изабелла!
Она со стоном отшатнулась.
– Мой господин. – Она уже начинала плакать. – Мне дурно! – Она бросилась с кровати и, нагая, побежала в гардеробную.
Прошло немало времени, прежде чем она вернулась в комнату, бледная и дрожащая. Даффид сидел на постели, потягивая из стакана, и с симпатией усмехнулся ей.
– Ну как, полегчало?
Она глуповато кивнула, схватила покрывало и накрылась им.
– Держи. – Он протянул ей свой серебряный кубок. – Сполосни рот. Сразу почувствуешь себя лучше.
Она сделала, как он велел, а потом яростно сплюнула в кувшин, стоявший в углу. Затем стала расчесывать волосы.
– Будешь знать, как мешать вино с медом. – Подтрунивавший голос звучал как раз за ее спиной. Она прыгнула в постель; руки мужа лежали у нее на плечах, и они сняли с нее покрывало.
– Ложись и грейся. – Он тоже был обнаженным, и она почувствовала, как дрожит от возбуждения, когда они снова оказались в постели.
Ей нравились его поцелуи, нравилось, как он касался своими руками ее груди. Она пассивно лежала, испытывая странное чувство вины от того, что радуется ощущениям своего тела. Ее мать с каким-то мрачным удовлетворением предупреждала ее, что будет больно, но пока она наслаждалась всем, а Даффид был добрым и нежным. Она сонно открыла глаза и подставила губы для еще одного поцелуя.
Той ночью они трижды любили друг друга. В первый раз действительно было больно, и шла кровь, но во время лихорадочного толчка он искусно сдержал ее возбуждение. Во второй раз получилось лучше. В третий раз, когда она, сонная и насытившаяся любовью, испытала полное удовлетворение, первые лучи солнца проникли сквозь разбросанные по полу лепестки роз и стали играть на распростертых телах. Изабелла, жена Даффида Ливелина, была очень, очень счастлива.
Лихорадка обострилась; Элейн пластом лежала в постели. В бреду ей привиделось, будто она гуляет по долине, полной цветов. Вместе с ней был рыжеволосый человек, который взял ее руку и поцеловал. Потом он улыбнулся глазами, полными такой любви, что она зарыдала, и ее слезы, теплые и мокрые, катились по щекам. Затем она проснулась и Ронвен опрыскала ей лицо розовой водой, а тот человек исчез, оставив ее одну. Элейн снова заплакала; она едва узнала своего мужа, когда тот, тоже больной, встал с постели, чтобы навестить ее.
В замке было тихо, все слуги волновались за свою маленькую графиню, которую почти все они любили. Когда она впервые приехала сюда, ее измученное лицо и несчастный взгляд тронули сердца многих, так же как и ее редкие улыбки, заботливость, ее искренний интерес к хозяйственным делам, редкий, но безудержный смех и дикие безумные скачки, с которых она возвращалась усталой, но посвежевшей. Такой была и та поездка, после которой Элейн стало плохо.
Ронвен была занята в кладовой. Она положила в ступку сухие травы, отыскивая в недрах своей памяти рецепт настоя от лихорадки. Ей нужно было быть очень осмотрительной: граф пока не должен был знать о ее возвращении. Он не знал, что именно она готовила снадобья, благодаря которым ему стало гораздо лучше еще до приезда королевского врача. Он не знал, что Элейн выбросила все лекарства доктора, потихоньку подменив их снадобьями Ронвен, не видел, как Элейн улыбалась, когда старый врач взял деньги за лечение графа. Теперь все повторилось, но на сей раз Лунед и Мараред носили снадобья уже к постели графини. Лишь ночью, когда все в замке заснули, Ронвен осмелилась навестить дитя, зачесать ее волосы и омыть ее запястья и виски цветочной водой.
Она тщательно отвесила сухие, растолченные в порошок травы в руке и залила их кипятком. Их запах наполнил маленькую кладовую, которая за десятки лет уже насквозь пропиталась ароматами сухих цветов и трав. Как только отвар будет готов, она сама отнесет его к Элейн. Уже давно из монастыря доносился звон колокола к вечерней службе – теперь можно было спокойно прийти к ней.
Когда Ронвен на цыпочках вошла, Элейн спала, ее лоб покрылся испариной, а волосы метались по подушке. Рядом горел один светильник. Этель заметила, что Ронвен вошла, и поставила стул перед кроватью больной, тут же вскочив на ноги. Ронвен приложила палец к губам. Поставив флягу с отваром, она подошла к постели и приложила холодную руку ко лбу Элейн.
– Лихорадка отступила, леди Ронвен. – Этель улыбалась. – Врач господина графа говорит, что ей наконец-то стало лучше.
Ронвен фыркнула.
– Если ей и легче, это вовсе не его заслуга. Наливай ей по четыре раза в день вот это и не давай ничего того, что прописал врач. Ничего. Понятно? – Она нежно провела рукой по щеке Элейн. – Ну вот, дорогая. Вскоре тебе станет легче. – Она внезапно прервала речь, когда позади них скрипнула дверь.
Несколько секунд граф Хантингтон молча глядел на Ронвен, и взгляд его был суров. Потом он вошел в комнату.
– Значит, осведомитель не подвел. Вам удалось проскользнуть сюда. Ну и что же вы здесь делаете, мадам? – Он подошел к постели и посмотрел на свою жену, которая сквозь сон что-то бормотала.
– Я ухаживаю за моей девочкой! – Ронвен отступила на шаг. Ее сердце наполнилось страхом. – Пожалуйста, мой господин, позвольте мне остаться. Вы не можете меня отослать, не теперь, когда она так тяжело больна. – Она отошла к Элейн и встала рядом с ней, словно беря ее под свою защиту. – Именно я лечу ее, а не ваш напыщенный старый доктор. Он ничего не умеет, ничего! – Она взяла руку Элейн и прижала к себе. – Кто, по-вашему, вылечил вас? Кто, по-вашему, спас вам жизнь? Я!
Джон покачал головой. От гнева его лицо стало мрачнее тучи.
– Довольно! Вы не подчинились моему приказу, женщина, когда я отослан вас. И я не потерплю, чтобы вы оставались рядом с моей женой!
– Вы не можете заставить меня уйти… – Ронвен сильнее сжала руку Элейн.
– О нет, могу. – Джон повернулся к Этель. – Позови стражу.
Этель заколебалась.
– Делай, как я говорю, женщина! – В его голосе был металл. – Позови стражу. Сейчас же!
Проснулась Элейн. Она непонимающе посмотрела на мужчину и женщину, стоявших перед ней и споривших. Ее глаза неестественно блестели, лицо горело в свете свечей.
– Джон, – хриплым голосом прошептала она.
Он посмотрел на нее, его лицо смягчилось.
– Тише, моя дорогая. Спи. – Потом обратился к Ронвен: – Хочу заметить, мадам, что мои врачи могут прекрасно позаботиться о моей жене. Она не нуждается в вашем уходе, и заболела она именно по вашей вине. Если бы вы воспитали ее, как подобает воспитывать леди, то ей бы не взбрело в голову всю ночь ездить верхом! Если бы не вы, она бы забыла о всех тех кошмарах и видениях, которые мучают ее. – Он обернулся, заметив, что в дверном проеме выросли двое стражников. – Уберите отсюда эту женщину. Чтобы завтра к полудню и духу ее не было в моих владениях! – Он взглянул на Ронвен. – Возвращайтесь в Уэльс. Здесь вас не желают видеть. А если я опять увижу вас рядом с моей женой, вы уже так легко не отделаетесь.
