остаться, желая хоть немного побыть в одиночестве. Джон поверил тому, что она плохо себя чувствует, и уехал с надеждой, что она наконец-то забеременела.
Несколько недель назад Элейн собрала травы на выгоне. Она спрятала их в маленький сундучок, ключ от которого был только у нее; Лунед думала, что в нем хранятся письма. Сегодня была ночь полнолуния. Хотя ни один луч лунного света не в силах был прорваться сквозь облака, Элейн чувствовала его там, за пеленой дождя. Она ощущала его магическую силу, его защиту.
Ей понадобилось время, чтобы набраться смелости и решиться осуществить то, что она задумала. Ее переполняло чувство вины за смерть Ронвен (если, конечно, она была мертва) и злость на Джона. Ей не хватало Сенидда, она сожалела о его смерти. Но, в конце концов, это Джон виноват во всем! Если бы они с Сениддом не проследили за ней тогда, ничего бы не случилось.
Что-то произошло между ней и Джоном. Возможно, это началось еще раньше, когда она отправлялась в долгие прогулки, скача туда и сюда между Шотландией и Уэльсом. Но теперь она повзрослела. Теперь она чувствовала себя равной ему, и эта независимость все чаще давала о себе знать. В ту ночь, когда муж избил Элейн, в ней проснулось это мятежное чувство и вернулась потребность сесть на лошадь и умчаться одной, куда глаза глядят. Но теперь рядом с ней не было верного Сенидда, всегда готового сопровождать ее.
Элейн поднялась на ноги. Она развязала шнурок, и ночная сорочка соскользнула на пол. Вдали от огня было холодно, и ее тело быстро покрылось гусиной кожей. Она отперла сундучок и бережно достала из него серебряное блюдце, ложечку и пучки трав. Смешав травы на блюдце, она подошла к открытому окну, положила руки на подоконник и воззвала к небу. Ледяные капли дождя падали на ее холодные плечи. Затем, не давая себе возможности опомниться, Элейн бросила травы в огонь. Густой удушливый дым наполнил камин и распространился по комнате. У Элейн закружилась голова, она упала на колени и начала что-то бессвязно бормотать. Когда дым рассеялся, она приблизилась к огню, внимательно вгляделась в его блики и тихим, но уверенным голосом позвала Эиниона.
Пламя взвилось вверх, зашипело, и Элейн услышала, как застонал на лестнице ветер. От сквозняка петли ставен заскрипели, гобелены на стенах взметнулись вверх, как крылья огромной птицы. В огне появилась картина. Элейн подалась вперед, напрягая глаза; жар иссушал ей веки. Она увидела постель. На ней кто-то лежал; вокруг стояли люди, но фигуры их были расплывчатыми, неясными. Кто бы это мог быть? Эинион умер в одиночестве. Это ведь точно не Джон? Господи, ведь это не может быть Джон.
– Эинион! – позвала она голосом, полным страха и отчаяния. – Эинион, приди ко мне!
Но картина растворялась и вскоре совсем исчезла. Разочарованно вздохнув, Элейн откинулась назад. Несмотря на тщательнейшие приготовления, ее постигла неудача. Вопросы так и остались без ответов.
Огонь стих, и она открыла глаза.
– Пожалуйста! – Элейн снова встала на колени, сложив руки в мольбе. – Прошу тебя, приди ко мне!
Появилась другая картина. Галопом скакал конь, блеск молний отражался в его широко раскрытых глазах. Седло намокло под дождем, комья грязи летели из-под копыт. Всадник наклонился вперед, он то и дело подстегивал скакуна. Топот копыт становился все громче, заполняя все вокруг. Потом послышалось ржание. Но размокшая земля была плохой опорой. Конь поскользнулся, всадник взмыл в воздух. Как только это случилось, видение исчезло.
Стараясь унять дрожь, Элейн снова откинулась назад. Кто это был? Кого это она видела уже во второй раз? Что за смерть ждала его и почему он так спешил ей навстречу? Элейн точно знала, что это не Джон. Слишком уверенно он держался в седле, слишком широкие, прямые плечи. Но развевающийся на ветру плащ не давал ни малейшей возможности разглядеть лицо.
– Умоляю тебя, покажи мне, кто он, – прошептала она. – А еще мне нужно знать, что случилось с Ронвен. Скажи мне, она действительно мертва или отец где-то прячет ее? Покажи мне ее!
Она в третий раз приблизилась к камину. Голова шла кругом от едкого дыма. Элейн напрягала глаза, проникая в самую душу пламени. Наконец перед ней возникла картина. Снова показалась постель, только теперь можно было разглядеть и саму спальню. Это же Абер!
– Отец! – в ужасе прошептала она. – Ведь это отец!
Элейн протерла глаза, ее бил озноб. Она продолжала вглядываться в огонь, но тщетно. Больше ничего не было видно, картина исчезла.
Схватив сорочку, Элейн быстро натянула ее на себя и бросилась к окну. Она вцепилась в прутья решетки и подставила дождю разгоряченное лицо. Крупные капли заливали глаза, вплетались в волосы.
– Папа! – дрожа, шептала она. Только ночь могла услышать ее сейчас. – Папа!
Огонь в камине горел ровно, но резкий запах трав все еще заполнял комнату, растекался по углам, пропитывал стены. На секунду небо просветлело. Тонкое облако не в силах было скрыть холодную весеннюю луну, и ее жемчужный свет прорвался к земле. Но дождь оказался сильнее, тьма сгустилась вновь.
Джон еще раз окинул взглядом письмо, которое держал в руках. Его прислал Даффид. У старого принца случился припадок, и теперь он без сознания лежал в Абере. Даффид просил графа Честера уведомить об этом короля Генриха и выразить ему глубочайшее почтение. А еще он настоятельно рекомендовал Джону ничего не говорить Элейн: «Как это ни печально, но ее присутствие здесь весьма нежелательно. Разумеется, в случае смерти отца вас обоих будут ждать на похоронах».
Эти сухие, формальные слова были выведены каллиграфическим почерком. В них не было ни капли тепла, сыновней заботы. Джон задумался о том, как поступил бы в сложившейся ситуации Граффид.
Королю Генриху зачитывали казавшийся бесконечным список петиций, когда граф Честерский подошел к нему. Одним взмахом руки король приказал клеркам оттеснить назад толпу просителей.
– Итак, милорд, – обратился он к Джону. – Вы пришли, чтобы избавить меня от необходимости исполнять королевские обязанности? – Холодная полуулыбка появилась на лице Генриха. Он, как всегда, был роскошно одет. Сегодня на нем была расшитая золотом мантия; нити жемчуга затейливо оплетали край пурпурного плаща. Рядом с королем сидела его молодая жена Элинор. Она стала королевой год назад. Ей было всего четырнадцать лет, но неизгладимая печать скуки уже лежала на ее лице.
– Печальные новости, сир. – Джон поклонился. – Я получил письмо от Даффидда, сына Ливелина. Он просил меня сообщить вам, что его отец тяжело болен, возможно при смерти.
Генрих нахмурился.
– Воистину это дурная весть. Ливелин хорошо правил Северным Уэльсом. – Тяжело вздохнув, он встал и перекинул край плаща через левое плечо. – Тем не менее меня это не удивляет. Мне говорили, что он потерял волю к жизни после кончины моей единокровной сестры. Могу я взглянуть на письмо? – Его взгляд быстро скользнул вниз к свернутой рукописи, которую Джон все еще сжимал в руке.
Джон неохотно протянул ему письмо и не сводил глаз с лица короля, пока тот читал. Наконец Генрих поднял голову. Лукавое любопытство озаряло его лицо.
– Насколько я помню, ваша жена всегда досаждала Ливелину. Если не ошибаюсь, она уже не раз доставляла ему беспокойство. Кстати, где она сейчас? Мы были бы рады видеть ее здесь, в Нортгемптоне.
– Она в Фозерингее, сир.
– Вы полагаете, что сможете удержать ее там? – Улыбка Генриха была почти насмешливой. Слухи о безумных конных прогулках Элейн дошли до королевского двора.
Джон почувствовал, как кровь прилила к его лицу.
– О, я смогу удержать ее там. Можете не сомневаться, сир. Хотя ее сердце будет разбито, когда она узнает, что отец не хочет видеть ее.
– Если верить письму, Ливелин уже вряд ли сам знает, чего хочет, – отпарировал Генрих. – Мы оба прекрасно знаем, кто стоит за этой ремаркой его сына Даффида. И это вряд ли положительным образом скажется на наследстве, если наследника, почтенного и уважаемого человека, водит за нос подлая кошка, на которой он женился. От рода де Броуз всегда были одни только неприятности.
Король с сожалением вздохнул и собирался уже позвать обратно своих клерков. Вдруг он остановился.
– Я слышал, что Элейн опять ездила к своей тетке в Шотландию. Уже в который раз за прошедший год,
