В воздухе повеяло холодом.
– Уверен, вы притерпитесь ко мне, Элейн, и полюбите меня. Увы, поскольку ваш дядя король Англии и, как вы говорите, думает о своей племяннице, мне из политических соображений придется сделать так, чтобы он не знал, куда вы исчезли. Мы уедем тихо, навсегда растворимся в темноте. Если вы все сделаете так, как я скажу, никто не пострадает.
– Нет! – твердо произнесла она. – Я не поеду с вами.
– Боюсь, что мне в таком случае придется применить силу. Вы сами решили участь своих людей. Вы сами, леди Элейн из Честера, приговорили их к смерти! – Малкольм щелкнул пальцами, и его люди схватились за мечи.
Скрежет их о ножны отозвался непривычно жутко и дико в старом, гостеприимном доме.
Майки, не колеблясь, обнажил меч и с гневным криком кинулся к своей госпоже, но тут же был сражен мечом врага.
– Майкл! – услышала она свой душераздирающий крик, Малкольм рванулся к ней и, схватив за руку, с силой привлек к себе. Увидев это, Неста, верная, робкая Неста, занесла за его спиной руку – острия ножниц угрожающе сверкнули в ее руке. Но в этот момент оруженосец Майкла шагнул к ней – она упала с тихим стоном, пронзенная его мечом. Элейн ничем не могла помочь своим домочадцам. Малкольм, скрутил ей руки, поднял ее и понес огромными шагами через весь зал, где со страшными криками продолжали бороться люди. Она бешено сопротивлялась, но он не обращал на это внимания. Полутемный зал был залит кровью. На полу в лужах крови лежали женщины и мужчины. В глубине зала за возвышением огонь побежал по занавесям. Элейн видела, как один из людей Малкольма обходил зал с подсвечником, поднося его ко всему, что могло гореть.
Во дворе было холодно и тихо. Весь ужас неравной схватки и предсмертные вопли остались в замке. Не говоря ни слова, Малкольм перекинул Элейн через седло и, усевшись сзади, тут же послал лошадь галопом. Двое его людей поскакали за ним. Последнее, что она видела сквозь пелену своих распущенных волос, – это были два всадника, скачущие позади. Больше она уже ничего не видела, ее сознание помутилось. Лошади вырвались за ворота и понеслись по пыльной, залитой лунным светом дороге.
Трясущимися руками Изабелла вскрыла письмо. Печать графини Честер колола ей пальцы. Эта женщина распоряжалась собственной судьбой, была свободна! Она состроила злобную гримасу, глянув на сестру, ведавшую милостыней, которая сидела около нее. Четки в изуродованных ревматизмом пальцах перекрутились. Уж не думают ли они, что она ничего не заметила? Письмо было уже вскрыто. Печать поддели лезвием ножа, а потом расплавили, возможно, на лезвии того же ножа, только сначала раскалив его над огнем. Если потом подержать печать прижатой к бумаге, то она пристанет, как будто так и было.
Письмо от Элейн было немногословным. Судя по дате, оно было отправлено накануне Иванова дня – за два дня до него. Элейн писала: «Будьте терпеливы, дорогая Изабелла. Я написала письмо королю с просьбой освободить вас и разрешить переехать ко мне с тем, чтобы вы отныне жили на моем попечении…»
«На ее попечении!» – в ярости повторила Изабелла. Затем, пожав плечами, она начала рассуждать. Не все ли равно, каково будет попечение, обещанное ей Элейн, если оно вызволит ее, Изабеллу, из проклятого монастыря? Ей и письмо отдали только из-за того, что в нем упоминалось имя короля. Побоялись его сжечь. Просто не посмели, а так бы обязательно сожгли. Ну, ничего. Теперь письмо у нее. Она вцепилась в него пальцами так, что пергамент захрустел. Элейн вольна обещать ей что угодно. Главное – выбраться отсюда, а дальше пусть Элейн только попробует посягать на ее свободу!
«Дети. Надо узнать про них, найти их», – билась в голове у нее мысль, в такт цоканью лошадиных копыт.
«Дети, Матерь Божья, мои дети».
Элейн пыталась пошевелиться, но ее руки и ноги были словно налиты свинцом; она приоткрыла глаза, и все перед ней поплыло. Был ясный день. Она никак не могла сообразить, сколько дней они уже были в пути – два или три дня? Элейн потеряла счет времени. Она чувствовала, как припекает солнце; под нагретым капюшоном плаща ей было трудно дышать. Ремень, которым она была привязана к седлу, все сильнее сдавливал ей ребра.
– Джоанна, Хавиза, – шепотом произнесла она, но ее услышали. Лошадь перешла на шаг; мужская рука ослабила ремень у нее на талии.
– Ты проснулась? – Малкольм заглянул под капюшон и, сняв его с ее головы, открыл ей лицо. – Мы остановимся на отдых, когда пересечем границу.
– Границу? – У нее запеклись губы, она еле говорила.
Он ухмыльнулся:
– Да, уже недалеко.
– Джоанна, Хавиза. – Она попыталась оттолкнуть его руку, но он этого даже не заметил. Шлепнув лошадь, он послал ее легким галопом и крикнул всадникам, чтобы поспешали за ним. Сознание Элейн было замутнено. Она не помнила резни в замке, но в ее голове постоянно билась мысль о детях. Ее переполнял смертельный страх за их жизнь. «Джоанна, Хавиза». – Она беззвучно шевелила губами, повторяя имена своих дочерей.
Они остановились на привал на окраине болота среди пустынных холмов, поросших вереском. Садилось солнце. Элейн отошла в сторонку от мужчин и, опустившись перед лужей, в которой скопилась рыжеватая болотная вода, стала брызгать ею на лицо, чтобы очнуться. Ее мутило, ужасно стучало в висках. Малкольм стоял неподалеку и, уперев руки в бока, наблюдал за ней. С лица у нее капала вода, руки были мокрые. Поджав ноги, она села на колючие стебли вереска.
– Что произошло? – спросила она. Последние дни для нее слились в один непрерывный кошмар. Она ничего не помнила, кроме раздававшихся вокруг криков и огня. Ее разум отказывался действовать. «Джоанна, Хавиза!»
– О них не беспокойся. – Его лицо было суровым. – Забудь их.
– Как вы можете так говорить? Там все горело! Мои дети! Мои маленькие девочки! Что вы с ними сделали? Где они? Что с ними?
– Ничего с ними не случилось. – Он на миг опустил глаза. – Я не видел никаких детей. Когда мы подожгли дом, люди разбежались. Никто не пострадал.
– Вы сожгли его? – Его слова так потрясли ее, что она долго не могла говорить; сожгли ее прекрасный, уютный дом в Сакли! – А как же мои лошади? Вы сожгли и конюшни?
Он решительно помотал головой:
– Ты плохо меня знаешь. Конюшни мы не тронули.
– Лошадей не тронули, – безвольно повторила за ним она. Она мало что помнила из произошедшего.
Малкольм кивнул.
– Лошадей, которые могут идти, мы перегоняем. Я знаю, как ты их любишь.
– Ах, так ты вор! Ты угнал моих лошадей и поджег мой дом!
– Нет, я не конокрад, Элейн. – Он был мрачен. – Лошади будут твоими.
– А я – твоей? – Вряд ли это было нужно спрашивать.
– А ты – моей.
– А если я не захочу быть твоей?
– Будешь, со временем. – Он сложил руки на груди. – Если хочешь есть, пойдем со мной к костру.
– Я не хочу есть с тобой. – Она поднялась на ноги и стояла, пошатываясь. – Я не буду с тобой есть и не буду с тобой спать, и не думай.
Элейн отошла чуть подальше от него. Вокруг них под малиновым закатным небом земля была устлана густой порослью вереска. Было тихо, только кроншнепы кричали на болоте.
– Как хочешь, можешь не есть, – крикнул он ей вслед. – Но спать со мной ты будешь. Сегодня же ночью, и каждую ночь до конца своей жизни.
– Нет! – вскрикнула она, резко повернувшись к нему. – Никогда!
Он улыбнулся.
